К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [83]
Деепричастный оборот сон и смерть минуя находится в такой позиции, что не удается однозначно сказать, к какому семантическому актанту он относится. Закономерно предположить, что сон и смерть связаны с героем, и он желает, преодолев их, услышать таинственную основу миропорядка. Однако грамматика предложения позволяет отнести этот деепричастный оборот и к подлежащим – стрекалу воздуха и летнему теплу. В таком случае именно они наделяются способностью преодолеть сон и смерть. Поскольку стрекало (жало) воздуха и летнее тепло ассоциируются с осами[89], можно решить, что отнесенный к ним деепричастный оборот сообщает об их потенциальной конечности, смертности.
Из-за того что подлежащее проясняется только в третьей строке, составное сказуемое могло заставить предстает как безличная конструкция (ср.: что могло его заставить так поступить?). Хотя в таком виде конструкция в тексте все-таки не проявляется (агентами принуждения предстают летнее тепло и стрекало воздуха), по-видимому, отсутствие согласования глагола с подлежащими по числу (могло, а не могли) объясняется именно инерцией этой конструкции.
Последняя строка основана на аудиальной семантике, несмотря на то что в начале текст актуализировал зрительное начало. Так кольцевая композиция стихотворения поддерживает эффект неразличения важнейших способов восприятия.
Этот эффект, как видно из нашего разбора, возникает не за счет их упоминаний, а с помощью переплавления фразеологии и семантики отдельных слов в сложное поэтическое высказывание.
8. «СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ» (1937)
«Стихи о неизвестном солдате» постоянно привлекают внимание исследователей как очень сложное и загадочное произведение, концентрирующее в себе особенности поздней поэтики Мандельштама. В нашем языковом комментарии мы учитываем работы, интерпретирующие эти стихи [Ронен 2002: 96–118; Левин 1979; Хазан 1991; Живов 1992; Гаспаров Б. 1994; Гаспаров М. 1996]. Однако нас интересует не столько тематическая интерпретация и «дешифровка» текста в свете литературной и научной традиции, сколько языковой аспект стихотворения. По нашему глубокому убеждению, «Стихи о неизвестном солдате» с их космической образностью сотканы прежде всего из «готовых» языковых сочетаний и проявляющихся в них метафор. Более того, языковой план позволяет прояснить не только многие «темные места» текста, но и его поэтику. Как мы покажем ниже, пласт модифицированной идиоматики в «Стихах о неизвестном солдате» конструирует этот текст как таковой, и описание этой работы самодостаточно и во многом объясняет смысл стихотворения. Поэтому далее мы не ставим своей целью соотнести наше прочтение «Солдата…» с интерпретациями других исследователей; считая, что в целом структура и поэтика стихотворения изучены в указанных выше работах (хотя не со всеми интертекстуальными наблюдениями мы можем согласиться), мы предлагаем комментарий к «Солдату…», исходящий из языка.
Ниже приводится текст стихотворения, который перебивается нашим комментарием. Подчеркнем, что мы не ставили своей задачей прокомментировать все языковые особенности «Стихов о неизвестном солдате», – нас преимущественно интересовали смысловые эффекты, связанные с «готовым» языковым планом (впрочем, в некоторых случаях мы отступали от выбранного принципа ради прояснения семантики отдельных строк).
Буквальный призыв к воздуху стать свидетелем, очевидцем происходящих событий дополняется идиоматической «традицией»; ср.: (клясться) пред небом и землею и «…я скажу вслух их слова сии и призову во свидетельство на них небо и землю» (Вт. 31:28); см. также: [Михельсон II: 119–120].
Традиционно в этой строке стихотворения принято видеть реминисценцию из «Современной оды» Н. А. Некрасова: «И – беру небеса во свидетели – / Уважаю тебя глубоко» [Мандельштам I: 659][90]. Эта реминисценция восстанавливается и на основе ритма, и на основе лексического совпадения. Однако с учетом идиоматики фактор текстового сходства перестает быть столь существенным – это не конкретная перекличка, а частотное, не привязанное к автору, идиоматическое выражение.
И. М. Семенко предлагала рассматривать прилагательное дальнобойный как перенос эпитета: в данном случае подразумеваются дальнобойные орудия, пробивающие сердце [Семенко 1997: 98]. Мы не можем полностью согласиться с этой идеей, поскольку не очень ясно, к какому именно слову должно быть изначально отнесено прилагательное. Представляется, что здесь срабатывает другой механизм, и этот пример можно считать контаминацией двух коллокаций: дальнобойное орудие и сердце бьется. Одно слово – дальнобойное – актуализирует коллокацию дальнобойное орудие. В то же время в дальнобойном сердце проступает семантика бьющегося сердца (из коллокации сердце бьется
