К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [82]
Допустимо, однако, и иное объяснение. Учитывая заданную в строке тему зрения, можно предположить, что строка возникла под влиянием другой коллокации. Близость прилагательного узкий (отнесенного в тексте к осам) с существительным зренье заставляет думать об их семантической связанности. Тогда в восстанавливаемом словосочетании узкое зренье легко разглядеть трансформацию коллокации узкий кругозор. Кругозор при этом заменяется окказиональным синонимом – словом зренье, а прилагательное узкий в тексте отнесено к другому определяемому слову – осы. Этот случай, таким образом, является и синонимической заменой, и переносом элемента коллокации. Хотя в плане энциклопедических знаний о мире узкий кругозор плохо соотносится с осами (их угол зрения, наоборот, широкий), на уровне языка подключение этой фраземы работает на семантику сосредоточенности ос на одном, ключевом процессе.
Действие ос во второй строке объясняется их природой (осы сосут земную ось подобно тому, как они сосут нектар из цветка), однако эта трактовка осложняется фразеологическим планом. Принимая во внимание акцентированную в начале текста тему зрения, в строке «Сосущих ось земную, ось земную» можно увидеть синонимическое развитие выражения впиваться взглядом (в таком случае зренье / взгляд и сосать / впиваться предстают синонимами; см. употребление глагола впиваться во 2‐й строфе). Строка при этом строится и на фонетической, и вследствие этого – семантической ассоциации – осы / ось [Сурат 2009: 111–112, с указ. лит-ры]. Сама земная ось является устойчивым несвободным словосочетанием, которое, конечно, используется не в терминологическом значении, а в символическом, оказываясь основой мира.
Удивительным образом первые две строки активизируют идею зрительного восприятия, однако то, что должно быть воспринято, именно визуализации не поддается – речь, очевидно, идет о семантической метафоре, основанной на устойчивых языковых образах.
Доступ субъекта речи к тайне мироздания оборачивается обостренным ощущением связанности всех чувств и воспоминаний: «Я чую все, с чем свидеться пришлось, / И вспоминаю наизусть и всуе…». При понятности общего смысла высказывания, в приведенных строках семантика предстает сильно смещенной.
Семантика глагола чуять здесь, по-видимому, колеблется между ‘ощущать, чувствовать’ и ‘предчувствовать, предполагать’ (см. толкование глагола «чуять» в словаре Ушакова). Оба значения, однако, узуально не связаны с прошедшим временем. Чуять как ‘ощущать, чувствовать’, как правило, описывает синхронный темпоральный контекст (ср. у Пушкина: «Верный конь, узды не чуя, / Шагом выступал», «Казак», 1814). Тот же глагол в значении ‘предчувствовать, предполагать’ связан с будущим временем (чуять гибель). Мандельштам же парадоксально использует семантику глагола для описания уже произошедших событий его жизни (которым обычно предпослана пресуппозиция, что они хорошо известны субъекту). В результате в строке говорится о прозрении каких-то глубинных закономерностей и смыслов уже свершившегося.
Описание случившихся событий, как кажется, тоже основано на семантическом сдвиге. Так, в выражении с чем свидеться пришлось можно увидеть контаминацию двух устойчивых фраз: свидеться с кем-либо (с пресуппозицией, что речь идет о другом человеке) и столкнуться с чем-либо (со значением ‘соприкоснуться с явлением или событием’).
Синтезированная память о прошлом предстает не только притягательной, но и наделенной высшим смыслом: «И вспоминаю наизусть и всуе…». В этой строке друг на друга накладываются выражение помнить наизусть и идиома поминать всуе, которая придает воспоминаниям очень высокий статус и поддерживает семантику причастности мировым тайнам.
Во второй строфе подхватывается заданная словом наизусть тема творчества (так, наизусть, как правило, вспоминают стихи). Однако эта ассоциация хотя и возникает в тексте, но оказывается ложной: «И не рисую я, и не пою, / И не вожу смычком черноголосым». Как заметил Б. А. Успенский, здесь слово черноголосым заменяет слово черноволосым (ср.: черноволосый смычок) [Успенский Б. 1996: 314]. Добавим, что сема ‘голоса’ в слове черноголосый появляется, по-видимому, в связи с глаголом петь из предыдущей строки.
Постижение закономерностей жизни и мироустройства предстает не творческим процессом, а естественным состоянием, соприродным жизни как таковой: «Я только в жизнь впиваюсь…». Эта строка синонимически развивает идиому упиваться жизнью (с окказиональной заменой упиваться → впиваться). Глагол впиваться перекликается со словом сосущий в первой строфе и ассоциируется с буквальной способностью ос жалить, а в контексте стихотворения – в полной мере проникать в основу жизни (благодаря обыгрыванию выражения впиваться взглядом в первой строфе, возможно, глагол актуализирует эту коллокацию и здесь).
Однако это естественное состояние все равно оказывается неполным по сравнению со способностями ос, и поэтому в конце строфы возникает тема зависти: «…и люблю / Завидовать могучим, хитрым осам»[88].
В третьей строфе концентрация фразеологического плана заметно снижается. В ней не перерабатываются никакие идиомы и устойчивые выражения (кроме повторения
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.