К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [72]
«Длинней органных фуг – горька морей трава, / Ложноволосая, – и пахнет долгой ложью» («Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева…», 1937). Оттолкнемся от коллокации длинные волосы: в переосмысленном виде она содержится в слове ложноволосая (ее прилагательное соотносится с долгой ложью и с длинными фугами, но в этом словосочетании длинный появляется самостоятельно). Ложноволосая индуцирует сему ‘лжи’ (пахнет ложью) и, по контрасту, сему ‘правды’, поэтому в семантическом пространстве этих строк актуальна идиома горькая правда, прилагательное которой отнесено к траве (горька…трава). Обманчивость водорослей, их соотношение с семантическим полем не только ‘лжи, неправды’, но и ‘водного пространства’, возможно, связаны с поговоркой быль – трава, небыль – вода.
«В легком декабре твой воздух стриженый / Индевеет денежный обиженный…» («Я молю, как жалости и милости…», 1937). Набор характеризующих воздух прилагательных кажется несколько неожиданным. Можно считать, что в случае со стриженый мы сталкиваемся с переносом эпитета, см. далее: «И кривыми картавыми ножницами / Купы скаредных роз раздразни». Другое прилагательное – денежный – как свойство воздуха, вероятно, актуализирует идиому делать деньги из воздуха, и это в какой-то степени ассоциативно соотносится с Чарли Чаплином и фильмом «Огни большого города» (коллизия которого, в частности, строится на теме денег). Одновременно соседствующие слова – стриженый и денежный – составляют идиому и заставляют вспомнить выражение стричь деньги.
Наконец, интересные случаи обнаруживаем в «Стихах о неизвестном солдате» (1937): «И своими косыми подошвами / Луч стоит на сетчатке моей». Ю. И. Левин обратил внимание на то, что прилагательное косые использовано вместо босые [Левин 1979: 200]. Действительно, эта замена есть в тексте. В то же время здесь переосмысляется коллокация косой луч (по догадке А. К. Жолковского, такой косой, то есть наклоненный, луч мог возникнуть под влиянием учебника физики или оптики [Левин 1979: 200]). Наконец, в строках семантизируется глагол стоять. С одной стороны, нельзя исключать лексического воздействия идиомы стоять в глазах (‘казаться, представляться’). С другой – свет или луч в языковом узусе способен лежать (свет лежал на чем-либо), падать (свет падал на что-либо), а иногда и стоять[80]. По всей вероятности, сходные примеры из распространенного употребления в обсуждаемой строке переосмысляются, буквализуются. Интересно, что в целом смысл приведенных строк предстает сложной семантической вариацией фраземы свет бьет в глаза.
«Словно обмороками затоваривая / Оба неба с их тусклым огнем». Хотя словом зоркость описывается сам источник света («Ясность ясеневая, зоркость яворовая / Чуть-чуть красная мчится в свой дом»), в этих строках, возможно, речь идет о том, что свет звезд отражается в глазах смотрящего (ср.: «Луч стоит на сетчатке моей»). Образ затоваривания, то есть наполнения, в таком случае связывается со способностью субъекта воспринимать видимое, ср.: вливающиеся в глазницы войска. Такая интерпретация объясняет удвоение неба: оба неба – это оба глаза, в которых отражается видимый свет. При этом словосочетание тусклый огонь может быть понято как присущий самим глазам свет, ср. коллокации тусклый взгляд, огонь глаз / в глазах. Если так, то слово обмороки логично соотносится с человеческой природой и сообщает о его реакции на видимое.
Впрочем, на эти соображения может накладываться и другое прочтение, также поддерживающее семантическое поле перцепции: оба неба, по догадке С. Г. Шиндина, восходят к термину полушария мозга [Шиндин 1991: 96]. Гипотеза исследователя опирается на апологию черепа в предшествующих строках. Добавим, что такое понимание поддерживается языковой игрой: оба неба предстают синонимом двух небесных полушарий, которые, в свою очередь, могут ассоциироваться с полушариями головного мозга (сама лексема полушария характерным образом в тексте не встречается).
«Свою голову ем под огнем». Уже обращалось внимание на то, что здесь проявляется идиома под огнем [Левин 1979: 202]. Сам же образ трактовался как самоубийство разума [Гаспаров М. 1996: 41]. В силу своей экспрессии этот образ требует визуализации, однако он рекурсивный и представить его зрительно чрезвычайно трудно. Думается, что экспрессия и интуитивная понятность здесь достигаются за счет идиоматики. На уже выделенную идиому под огнем накладываются такие идиомы и коллокации, как грызть себя, есть себя (поедом), а также, возможно, коллокация голова горит. Указанные фразы в строке буквализуются, но их метафорический смысл помогает читателю легко воспринимать этот парадоксальный образ.
«Только на крапивах пыльных, / Вот чего боюсь, / Не изволил бы в напильник / Шею выжать гусь» («Пароходик с петухами…», 1937). В приведенной заключительной строфе стихотворения речь идет о возможной смерти гуся (и это единственное, о чем можно сказать с некоторой уверенностью). Она описывается не вполне ясной фразой
