К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [71]
Два сложных примера находим в стихах памяти Андрея Белого – «10 января 1934». «…Где прямизна речей, / Запутанных, как честные зигзаги / У конькобежца…». В строках проступают идиома прямая речь и коллокация честная речь. Прилагательное из коллокации перенесено к зигзагам. Одновременно актуализируется фразема запутаться в чем-либо (словах, речи, мыслях), которая при этом соотносится с фигурами или следами на льду. Сложность восприятия этих строк заключается в том, что они провоцируют сопоставление прямизны и зигзагов, в результате чего возникает парадоксальный смысловой эффект.
Другая строка вроде бы не вызывает вопросов: «Как будто я повис на собственных ресницах». На первый взгляд, она мотивирована распространенным высказыванием слеза повисла на ресницах [Napolitano 2017: 300]. В таком случае мы должны сказать, что я здесь синонимически связано со слезой (см. идею самоотождествления со слезой в: [Семенко 1997: 84]). При таком прочтении, однако, остается не вполне понятным, кто тогда оказывается владельцем ресниц: идет ли речь о какой-то мене или же о своего рода раздвоении поэта (он как бы весь сосредоточился в слезе)? Интересным образом в следующей строке я сравнивается скорее с плодом, а не со слезой («И, созревающий и тянущийся весь»).
Представляется, что обсуждаемая строка намеренно обманчиво провоцирует читателя на визуализацию ее образов, но такая визуализация затруднительна – перед нами рекурсивный образ. Понимание этой строки (а она кажется интуитивно понятной) строится на семантической игре с фразеологией. Так, в ней проступает идиома повиснуть в воздухе, которая здесь буквализуется. Одновременно здесь же обыгрывается фразема висеть на волоске. Можно предположить, что ее лексический ряд мотивировал образ ресниц (на волоске → волоски → волоски ресниц → ресницы), а ее идиоматическое значение ‘быть под угрозой гибели’ непосредственно реализуется в той же строфе: «Доколе не сорвусь».
«Гниющей флейтою настраживает слух, / Кларнетом утренним зазябливает ухо…» («Чернозем», 1935). Пример Б. А. Успенского, который, анализируя эти строки, заметил, что в них актуализируются коллокации настраивать что-либо (музыкальный инструмент), быть настороже [Успенский Б. 1996: 315] и насторожить уши [Успенский Б. 2018: 17].
«Шло цепочкой в темноводье / Протяженных гроз ведро» (1936). В строках реализуется коллокация идет дождь, она понимается как перемещение в пространстве из одной точки в другую (в темноводье). Эта буквализация осложняется словосочетанием протяженных гроз ведро, которое возникает из‐за контаминации фраземы затяжные дожди (затяжные → протяженные) с идиомой льет как из ведра (ср.: гроз ведро).
«Омут ока удивленный, – / Кинь его вдогонку мне!» («Твой зрачок в небесной корке…», 1937). По наблюдению Б. А. Успенского, здесь проявляются модифицированное словосочетание обод ока (с заменой обод → омут) и выражение бросить взгляд [Успенский Б. 1996: 315]. Добавим, что метафора омут ока подсказана узусом: см., например, выражение (у)тонуть в глазах, в котором глаза сопоставляются с водным пространством. Кроме того, лексическими мотиваторами выступают выражения мутный взгляд и удивленный взгляд.
«Так соборы кристаллов сверхжизненных / Добросовестный свет-паучок, / Распуская на ребра, их сызнова / Собирает в единый пучок» («Может быть, это точка безумия…», 1937). Как указал М. Л. Гаспаров, в этом простом примере описывается купол готического собора, в котором сходятся его ребра [Гаспаров М. 1996: 60]. К ребрам собора в этих строках необходимо добавить очевидную коллокацию собирать в пучок, а также видоизмененный оборот пучок света.
«Так гранит зернистый тот / Тень моя грызет очами» («Слышу, слышу ранний лед…», 1937). Е. Сошкин обратил внимание на то, что в основе этих строк лежит набор идиом: пожирать глазами, грызть гранит науки, – а также пословица видит око, да зуб неймет [Сошкин 2015: 415; ср.: Осадчая 2014: 342].
Множественное напластование языковых конструкций содержится в стихотворении «Заблудился я в небе – что делать?» (1937): «Дай мне силу без пены пустой / Выпить здравье кружащейся башни – / Рукопашной лазури шальной…». Комментируя это стихотворение, М. Л. Гаспаров заметил, что башня и лазурь вызывают головокружение говорящего субъекта [Гаспаров М. 1996: 59]. Для нас важно акцентировать тот факт, что кружащаяся башня в языковом плане становится следствием коллокации кружится голова (перенос свойства). Точно так же шальная лазурь возникает под влиянием фраземы шальная голова. Однако здесь происходит семантическое осложнение:
