К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [68]
СЛОЖНЫЕ СЛУЧАИ
К этому не очень обширному классу относятся сложные случаи, когда в высказывание включено более двух идиом / коллокаций.
Схематическая запись: идиома / коллокация АБ, ВГ, ДЕ… проявляется в тексте в сложном виде (как АВД, или АБГД, или ДБГА и т. п.).
Эталонный пример: «И, как птенца, стряхнуть с руки / Уже прозрачные виденья!» («Грифельная ода», 1923). Этот пример подробно разобрал О. Ронен: коллокация стряхнуть с руки что-либо осложнена выражением стряхнуть виденья, которое, по мысли исследователя, восходит к идиоматическому выражению стряхнуть сон. К тому же семантическая связь видения и птенца – это развитие поэтического клише крылатый сон. Наконец, прозрачные виденья можно понимать как призрачные виденья (призрачные и прозрачные предстают синонимами) [Ronen 1983: 147–148].
6.1. Контаминация более двух идиом/коллокаций в высказывании
В творчестве Мандельштама выделяется группа примеров, в которых – в рамках фразы – соединено сразу несколько идиом / коллокаций. Этих примеров не так много (по сравнению, например, с синонимическими заменами), однако все они представляют интерес. Некоторые из них чрезвычайно простые, другие, наоборот, изощренные и не всегда однозначно доказуемы. Начнем с двух простых случаев.
«И дышит таинственность брака / В простом сочетании слов» («Как облаком сердце одето…», 1910). Во второй строке этого примера обыгрываются коллокации сочетание слов и сочетаться браком, а в первой – идиома таинство брака.
«Воздух твой граненый. В спальне тают горы / Голубого, дряхлого стекла» («Веницейской жизни мрачной и бесплодной…», 1920). Приведенные строки описывают венецианский воздух, и это описание строится на сочетании ряда фразем. Коллокация горы чего-либо (‘что-то в большом количестве’) и ее глагольная реализация горы чего-либо таяли структурируют высказывание. Одновременно между двумя фразами разносится фразема граненое стекло. Добавим к этому, что горы и стекло могут быть семантически дополнительно связаны: так, у Даля на слово кристалл приводится определение – «горное стекло, или белое, граненое стекло».
«Золотая забота, как времени бремя избыть» («Сестры – тяжесть и нежность – одинаковы ваши приметы…», 1920). С. Золян и М. Лотман обратили внимание на то, что словосочетание избыть бремя корреспондирует с идеей ‘беременности’ и приблизительно тождественно обороту разрешиться от бремени [Золян, Лотман 2012: 67]. Вместе с тем в основе этой строки лежит также семантически и фонетически трансформированная идиома убить время. Добавим, что лексическим мотиватором высказывания служит также выражение золотое время, разбитое на составные части.
«О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд / И выпуклую радость узнаванья» («Я слово позабыл, что я хотел сказать…», 1920). По наблюдению Поляковой, с образом зрячих пальцев соотносится зрячая рука из «Римских элегий» Гете («…fühle mit sehender Hand»)[76] [Полякова 1997: 154]. Однако у словосочетания зрячие пальцы могут быть не только литературные, но и языковые источники. В целом его смысл интуитивно понятен и объясняется через выражение (узнать) на ощупь (ср.: «поэт спускается в загробный мир в поисках слова, но забывает его, не может узнать на ощупь (звук перстами, зрячими пальцами)» [Гаспаров М. 2001: 636]). Тем не менее образ зрячих пальцев, возможно, мотивирован и самим языком: в идиомах мозолить глаза и смотреть сквозь пальцы глаза сближаются с другими частями тела – в первом случае метафорически (глаз наделяется свойствами тех частей тела, на которых может появиться мозоль), а во втором – визуально (фразеологический смысл выражается через описание позы). Разумеется, идиоматический смысл фразеологизма в данном случае не сохраняется – речь идет только о лексической мотивировке. При этом, если наше предположение верно, в словосочетании зрячие пальцы трансформируется семантическая доминанта (у Мандельштама – пальцы, в обсуждаемых идиомах – зрение).
«Земли девической упругие холмы / Лежат спеленатые туго» («Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…», 1920). Уподобление холмов грудям характерно для поэтической традиции. В нашем примере такое описание реализуется через коллокации: девическая грудь, упругая грудь, туго спеленать (грудь) [Тоддес 1993: 46–47], а также за счет выражения девственная земля, в котором происходит синонимическая замена прилагательного (девственная → девическая).
«И без тебя мне снова / Дремучий воздух пуст» («Я наравне с другими…», 1920). В этой цитате контаминируются выражения дремучий лес и густой воздух (связанные семой ‘густоты’), причем прилагательное в краткой форме модифицируется и также проявляется в строке (густой → густ → пуст). Вероятно, смысл строк и на языковом уровне может сводиться к фразе мне пусто без тебя.
«И травы сухорукий звон» («Я по лесенке приставной…», 1922). Эпитет сухорукий мотивирован ассоциирующимися с травой словесными образами: сухая трава и трава щекочет (они отыгрываются в строках «Сеновала древний хаос / Защекочет, запорошит»). Поскольку трава может щекотать, она метафорически обладает рукой – так возникает образ
Вторая книга о сказках продолжает тему, поднятую в «Страшных немецких сказках»: кем были в действительности сказочные чудовища? Сказки Дании, Швеции, Норвегии и Исландии прошли литературную обработку и утратили черты древнего ужаса. Тем не менее в них живут и действуют весьма колоритные персонажи. Является ли сказочный тролль родственником горного и лесного великанов или следует искать его родовое гнездо в могильных курганах и морских глубинах? Кто в старину устраивал ночные пляски в подземных чертогах? Зачем Снежной королеве понадобилось два зеркала? Кем заселены скандинавские болота и облик какого существа проступает сквозь стелющийся над водой туман? Поиски ответов на эти вопросы сопровождаются экскурсами в патетический мир древнескандинавской прозы и поэзии и в курьезный – простонародных легенд и анекдотов.
В книге члена Пушкинской комиссии при Одесском Доме ученых популярно изложена новая, шокирующая гипотеза о художественном смысле «Моцарта и Сальери» А. С. Пушкина и ее предвестия, обнаруженные автором в работах других пушкинистов. Попутно дана оригинальная трактовка сверхсюжера цикла маленьких трагедий.
Новый сборник статей критика и литературоведа Марка Амусина «Огонь столетий» охватывает широкий спектр имен и явлений современной – и не только – литературы.Книга состоит из трех частей. Первая представляет собой серию портретов видных российских прозаиков советского и постсоветского периодов (от Юрия Трифонова до Дмитрия Быкова), с прибавлением юбилейного очерка об Александре Герцене и обзора литературных отображений «революции 90-х». Во второй части анализируется диалектика сохранения классических традиций и их преодоления в работе ленинградско-петербургских прозаиков второй половины прошлого – начала нынешнего веков.
Что мешает художнику написать картину, писателю создать роман, режиссеру — снять фильм, ученому — закончить монографию? Что мешает нам перестать искать для себя оправдания и наконец-то начать заниматься спортом и правильно питаться, выучить иностранный язык, получить водительские права? Внутреннее Сопротивление. Его голос маскируется под голос разума. Оно обманывает нас, пускается на любые уловки, лишь бы уговорить нас не браться за дело и отложить его на какое-то время (пока не будешь лучше себя чувствовать, пока не разберешься с «накопившимися делами» и прочее в таком духе)
В настоящее издание вошли литературоведческие труды известного литовского поэта, филолога, переводчика, эссеиста Томаса Венцлова: сборники «Статьи о русской литературе», «Статьи о Бродском», «Статьи разных лет». Читатель найдет в книге исследования автора, посвященные творчеству Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, поэтов XX века: Каролины Павловой, Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Владислава Ходасевича, Владимира Корвина-Пиотровского и др. Заключительную часть книги составляет сборник «Неустойчивое равновесие: Восемь русских поэтических текстов» (развивающий идеи и методы Ю. М. Лотмана), докторская диссертация автора, защищенная им в Йельском университете (США) в 1985 году.
Книга «Реализм Гоголя» создавалась Г. А. Гуковским в 1946–1949 годах. Работа над нею не была завершена покойным автором. В частности, из задуманной большой главы или даже отдельного тома о «Мертвых душах» написан лишь вводный раздел.Настоящая книга должна была, по замыслу Г. А. Гуковского, явиться частью его большого, рассчитанного на несколько томов, труда, посвященного развитию реалистического стиля в русской литературе XIX–XX веков. Она продолжает написанные им ранее работы о Пушкине («Пушкин и русские романтики», Саратов, 1946, и «Пушкин и проблемы реалистического стиля», М., Гослитиздат, 1957)
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.