К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [66]
«А она то сжимается, как воробей, / То растет, как воздушный пирог» («Нет, не спрятаться мне от великой муры…», 1931). К коллокации воздушный пирог, в которой, поскольку речь идет о городе, прилагательное начинает читаться в двух планах (‘легкий’ и ‘принадлежащий воздуху’), вероятно, добавляется идиома растет как на дрожжах. Можно полагать, что глагол растет, в контексте высказывания означающий ‘расширяется’, взят именно из нее.
«И всласть, с утра до вечера, / Затверженную вхруст, / Одну сонату вечную / Играл он наизусть»[73] («Жил Александр Герцович…», 1931). Слегка модифицированная идиома затвердить наизусть (ср.: «играл он наизусть») осложнена идиомой затвердить назубок, которая напрямую не возникает, однако воздействует на семантику: именно под ее влиянием, благодаря буквализации наречия назубок, появляется наречие вхруст.
«Вошь да глушь у нее, тишь да мша» («Я с дымящей лучиной вхожу…», 1931). Эта фонетически насыщенная строка строится на основе идиомы тишь да гладь, которая трансформируется в словосочетание тишь да мша. При этом конструкция затрудняется из‐за другой поговорки – таки вши, хоть избу мши [Ронен 2002: 58].
«Тот самый, тот, который / Из песни Данта убежит, / Ведя по кругу споры» («Вы помните, как бегуны…», 1932–1935). Коллокация вести споры соединена с идиомой ходить по кругу (в контексте разговоров, споров – ‘в очередной раз повторять аргументы’). Дантовский контекст, впрочем, может подсказывать и коллокацию бегать по кругу; круг в любом случае читается в двух планах – переносном и прямом (круг ада).
«С рабским потом, конским топом / И древесною молвой» («Зашумела, задрожала…» («Стихи о русской поэзии, 2»), 1932). Древесная молва уже привлекала внимание исследователей. П. Наполитано предлагала увидеть в этом выражении замену – древесная смола [Napolitano 2017: 212]. Нам представляется, что этот случай несколько труднее, поскольку возможная замена молвы на смолу дополнительно осложняется идиомой глухая молва. Она понимается непосредственно и перемещается в семантическое поле ‘леса’ (глухой лес), поэтому оказывается допустимой окказиональная синонимия: глухой – древесный.
«На углях читают книги / С самоваром палачи» («Полюбил я лес прекрасный…» («Стихи о русской поэзии, 3»), 1932). Эффект семантической двойственности в этом примере создается за счет того, что коллокация самовар на углях совмещена с идиомой как на углях. В том же стихотворении: «И белок кровавый белки / Крутят в страшном колесе». По замечанию, Б. М. Гаспарова, «образ ручной белки в колесе <…> контаминирован с образом колеса как орудия жестокой казни» [Гаспаров Б. 1994: 145]. Переходя на уровень идиоматики, можно сказать, что в данных строках буквализирована идиома крутиться как белка в колесе (ее лексический ряд целиком представлен в тексте), на которую наложена коллокация пытать на колесе.
Не бросающийся в глаза пример обнаруживается в стихотворении «К немецкой речи» (1932): «Как моль летит на огонек полночный». Коллокация лететь на огонь (в которой чаще всего упоминаются мотыльки) осложнена фрагментом идиомы зайти на огонек. Ее идиоматическое значение в текст не переносится (хотя в рамках темы дружбы ее смысл ‘зайти в гости к друзьям / знакомым без предупреждения’ может остаточно проявляться дальше), но именно из нее, надо полагать, берется словосочетание на огонек (тогда как в контексте фраземы лететь на более употребимо слово огонь).
«Природа своего не узнает лица» («Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым…», 1933). В этом примере антропоморфный образ лица природы, вероятно, синонимичен лицу земли, которое, в свою очередь, появляется из идиомы стереть с лица земли. На это накладывается коллокация узнавать в лицо.
«Пеньковые речи ловлю» («Квартира тиха, как бумага…», 1933). В этом случае идиома ловить речи дополнена прилагательным пеньковые, которое, с нашей точки зрения, становится результатом буквализации таких фразем, как плести языком или что ты плетешь?. Дословное понимание фраземы позволяет ассоциировать говорение с плетением чего-либо из пеньки, и из этой ассоциации в строке возникают пеньковые речи.
«Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум» («Ариост» («Во всей Италии приятнейший, умнейший…»), 1933) – коллокация шум в ушах совмещается с фрагментом идиомы кровь закипает в жилах. Фразеологический смысл может проявляться в тексте, поскольку Ариост изображен весьма темпераментным героем. В парном стихотворении 1935 года («Ариост», «В Европе холодно. В Италии темно…»): «И солнце рыжего ума взошло в глуши». Здесь на коллокацию солнце взошло накладывается распространенное выражение свет разума (с синонимической заменой разум → ум).
Рассмотрим несколько примеров из стихотворения «Мастерица виноватых взоров…» (1934).
«Их, бесшумно охающих ртами»[74]. Вероятно, строка отталкивается от выражений открыть рот от восхищения, охать от восхищения. К этой модификации добавляется еще одна идиома –
