К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [65]
«Легкий крест одиноких прогулок / Я покорно опять понесу» («Воздух пасмурный влажен и гулок», 1911): идиома нести свой крест дополнена обыгрыванием идиомы тяжелый крест (с заменой тяжелый → легкий).
«Как на всем играет твой румянец!» («Ты прошла сквозь облако тумана…», 1911). Коллокация играет румянец (в таком контексте, как, например, на щеках / лице играл румянец) соединяется с идиомой гореть / пылать румянцем. Из-за семантики ‘огня’ глагол играть употреблен в значении ‘существовать, ярко проявляясь’ (ср.: солнце играет на поверхности воды) и чаще всего сочетается со светом и его источником (солнце, луч, солнечный зайчик и т. п.; см., впрочем: играют тени). Соответственно, в строке румянец сопоставляется со светом, отблеск которого играет на всем окружающем.
«От радости мои колени / Дрожали, как тростник» («Египтянин (надпись на камне XVIII–XIX династии)», до 1913). Коллокация дрожать от радости (нетерпения) осложняется идиомой колени / коленки дрожат от страха. Возникающая противоречивая эмоция, возможно, отражает смысловую интенцию текста – в предшествующих строках египтянин сообщает как о радостных событиях, так и о потенциально для него опасных: «Я избежал суровой пени / И почестей достиг».
«Футбола толстокожий бог» («Телохранитель был отравлен…», 1913). По наблюдению С. В. Поляковой, в выражении обыгрывается свойство главного предмета игры – толстокожий мяч [Полякова 1997: 125]. На эту коллокацию, по-видимому, накладывается идиома толстокожий человек (с заменой человек → бог).
«Храня молчанье и приличье» («Аббат», 1915). Идиома хранить молчанье синтезируется с фрагментом коллокации соблюдать приличие.
«И голубая кровь струится из гранита» («Соломинка, 2», 1916). В строке совмещаются идиома голубая кровь, которая соотносится с героиней диптиха, изображенной вполне аристократически, и коллокация голубая (синяя) вода. Коллокацию проясняет предыдущая строка: «В огромной комнате тяжелая Нева». Голубая кровь, таким образом, оказывается кровью реки, то есть голубой водой.
«Единым духом жив и плотник, / И поэт, вкусивший святого вина!» («Актер и рабочий», 1920). Буквализованная идиома единым духом (семантика ‘сразу, в один момент’ в тексте не просвечивает) осложнена лексическим рядом библейской идиомы не хлебом единым жив человек. Сакральный контекст проявляется как в прилагательном святой (святое вино – вино для причастия), так и в коннотациях слова плотник.
«Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, / Их родина – дремучий лес Тайгета» («Возьми на радость из моих ладоней…», 1920). Здесь коллокация дремучий лес индуцирует почти синонимичное выражение дремучие дебри, существительное из которого, в свою очередь, относится к ночи (дебри ночи), а прилагательное изменяется по контрасту (дремучие → прозрачные).
«Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа» («Умывался ночью на дворе…», 1921). В процитированных строках контаминируются распаянная коллокация чистый холст (с синонимической заменой чистый на свежий) и идиома чистая правда.
«…болезненные веки – / Два сонных яблока больших» («1 января 1924»). Контекст легко позволяет восстановить эллипсис – речь идет о глазном яблоке. Однако, как заметил О. Ронен, это высказывание осложнено идиомой державное яблоко (то есть держава) [Ronen 1983: 242].
«…когда взревели реки / Времен обманных и глухих» («1 января 1924»). Цитата-идиома река времен соединена с выражением глухое время [Ronen 1983: 243–244].
«И клятвы крупные до слез?» («1 января 1924»). Как уже отмечалось исследователями, на идиому до слез накладывается коллокация крупные слезы, которая разбивается и прилагательное переносится к клятвам [Ronen 1983: 318; Полякова 1997: 127].
«Два сонных яблока <…> / Сияют перистым огнем!» («Нет, никогда, ничей я не был современник…», 1924). В этом примере прежде всего риторически варьируется (через буквальное понимание) идиома глаза горят. Более того, слово перистый, по замечанию Ронена, может быть мотивировано парономастической ассоциацией выражения вперить взгляд [Ronen 1983: 358].
«С водою разведенный мел, / Хоть даром, скука разливает» («Сегодня ночью, не солгу…», 1925). В этом примере проявляется идиома хоть даром (ср. у Даля – хоть даром бери, да еще и придачи дают). К ней добавляется словосочетание скука разливает, появление которого, по-видимому, предопределено коллокацией что-либо разлито в воздухе (часто сочетается со скукой; ср.: скука разлита в воздухе). Это выражение десемантизируется, и скука становится не пассивным, а активным участником действия.
«Время свое заморозил и крови горячей не пролил» («Ах, ничего я не вижу и бедное ухо оглохло….» («Армения, 3»), 1930). Коллокация пролить кровь осложнена идиомой горячая кровь, которую можно понимать как буквально, так и метафорически (‘вспыльчивый темперамент’).
Рассмотрим два примера из стихотворения «На высоком перевале…» (1931). «Было страшно, как во сне». На десемантизированную идиому как во сне накладывается фразема страшный сон (ср.: забыть как страшный сон). «До последней хрипоты» – коллокация до хрипоты контаминируется с выражением
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.