К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [65]
«Легкий крест одиноких прогулок / Я покорно опять понесу» («Воздух пасмурный влажен и гулок», 1911): идиома нести свой крест дополнена обыгрыванием идиомы тяжелый крест (с заменой тяжелый → легкий).
«Как на всем играет твой румянец!» («Ты прошла сквозь облако тумана…», 1911). Коллокация играет румянец (в таком контексте, как, например, на щеках / лице играл румянец) соединяется с идиомой гореть / пылать румянцем. Из-за семантики ‘огня’ глагол играть употреблен в значении ‘существовать, ярко проявляясь’ (ср.: солнце играет на поверхности воды) и чаще всего сочетается со светом и его источником (солнце, луч, солнечный зайчик и т. п.; см., впрочем: играют тени). Соответственно, в строке румянец сопоставляется со светом, отблеск которого играет на всем окружающем.
«От радости мои колени / Дрожали, как тростник» («Египтянин (надпись на камне XVIII–XIX династии)», до 1913). Коллокация дрожать от радости (нетерпения) осложняется идиомой колени / коленки дрожат от страха. Возникающая противоречивая эмоция, возможно, отражает смысловую интенцию текста – в предшествующих строках египтянин сообщает как о радостных событиях, так и о потенциально для него опасных: «Я избежал суровой пени / И почестей достиг».
«Футбола толстокожий бог» («Телохранитель был отравлен…», 1913). По наблюдению С. В. Поляковой, в выражении обыгрывается свойство главного предмета игры – толстокожий мяч [Полякова 1997: 125]. На эту коллокацию, по-видимому, накладывается идиома толстокожий человек (с заменой человек → бог).
«Храня молчанье и приличье» («Аббат», 1915). Идиома хранить молчанье синтезируется с фрагментом коллокации соблюдать приличие.
«И голубая кровь струится из гранита» («Соломинка, 2», 1916). В строке совмещаются идиома голубая кровь, которая соотносится с героиней диптиха, изображенной вполне аристократически, и коллокация голубая (синяя) вода. Коллокацию проясняет предыдущая строка: «В огромной комнате тяжелая Нева». Голубая кровь, таким образом, оказывается кровью реки, то есть голубой водой.
«Единым духом жив и плотник, / И поэт, вкусивший святого вина!» («Актер и рабочий», 1920). Буквализованная идиома единым духом (семантика ‘сразу, в один момент’ в тексте не просвечивает) осложнена лексическим рядом библейской идиомы не хлебом единым жив человек. Сакральный контекст проявляется как в прилагательном святой (святое вино – вино для причастия), так и в коннотациях слова плотник.
«Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, / Их родина – дремучий лес Тайгета» («Возьми на радость из моих ладоней…», 1920). Здесь коллокация дремучий лес индуцирует почти синонимичное выражение дремучие дебри, существительное из которого, в свою очередь, относится к ночи (дебри ночи), а прилагательное изменяется по контрасту (дремучие → прозрачные).
«Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа» («Умывался ночью на дворе…», 1921). В процитированных строках контаминируются распаянная коллокация чистый холст (с синонимической заменой чистый на свежий) и идиома чистая правда.
«…болезненные веки – / Два сонных яблока больших» («1 января 1924»). Контекст легко позволяет восстановить эллипсис – речь идет о глазном яблоке. Однако, как заметил О. Ронен, это высказывание осложнено идиомой державное яблоко (то есть держава) [Ronen 1983: 242].
«…когда взревели реки / Времен обманных и глухих» («1 января 1924»). Цитата-идиома река времен соединена с выражением глухое время [Ronen 1983: 243–244].
«И клятвы крупные до слез?» («1 января 1924»). Как уже отмечалось исследователями, на идиому до слез накладывается коллокация крупные слезы, которая разбивается и прилагательное переносится к клятвам [Ronen 1983: 318; Полякова 1997: 127].
«Два сонных яблока <…> / Сияют перистым огнем!» («Нет, никогда, ничей я не был современник…», 1924). В этом примере прежде всего риторически варьируется (через буквальное понимание) идиома глаза горят. Более того, слово перистый, по замечанию Ронена, может быть мотивировано парономастической ассоциацией выражения вперить взгляд [Ronen 1983: 358].
«С водою разведенный мел, / Хоть даром, скука разливает» («Сегодня ночью, не солгу…», 1925). В этом примере проявляется идиома хоть даром (ср. у Даля – хоть даром бери, да еще и придачи дают). К ней добавляется словосочетание скука разливает, появление которого, по-видимому, предопределено коллокацией что-либо разлито в воздухе (часто сочетается со скукой; ср.: скука разлита в воздухе). Это выражение десемантизируется, и скука становится не пассивным, а активным участником действия.
«Время свое заморозил и крови горячей не пролил» («Ах, ничего я не вижу и бедное ухо оглохло….» («Армения, 3»), 1930). Коллокация пролить кровь осложнена идиомой горячая кровь, которую можно понимать как буквально, так и метафорически (‘вспыльчивый темперамент’).
Рассмотрим два примера из стихотворения «На высоком перевале…» (1931). «Было страшно, как во сне». На десемантизированную идиому как во сне накладывается фразема страшный сон (ср.: забыть как страшный сон). «До последней хрипоты» – коллокация до хрипоты контаминируется с выражением
До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.