К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [49]

Шрифт
Интервал

 – это синонимическая вариация ученой мантии. Словосочетание перчит злоба является модификацией выражения черная злоба (сема ‘черный’ ассоциативно включена в значение слова перец, поэтому перчить и черный предстают окказиональными синонимичными словами). Ср. далее: «А чепчик черным красовит».

«Как вестник без указа, / Распахнут кругозор» («Я около Кольцова…», 1937). Распахнутый кругозор возникает по аналогии с идиомой распахнуть глаза. Ср. в другом стихотворении 1937 года: «И отдышавшийся распахнут кругозор» («О, этот медленный, одышливый простор!..»).

«Защищают оговорки / Слабых, чующих ресниц» («Твой зрачок в небесной корке…», 1937). Оговорки ресниц вырастают из фразем, в которых взгляд сополагается с речью, см., например, шепот ресниц.

«И резкость моего горящего ребра» («Как светотени мученик Рембрандт…», 1937). Горящее ребро, по наблюдению С. В. Поляковой, основывается на словосочетании саднящее ребро [Полякова 1997: 87]. С нашей точки зрения, в данном случае объяснение проще: горящее ребро появляется как детализация коллокации рана горит.

«Были очи острее точимой косы» (1937) – напомним, что здесь обыгрывается буквально понятая идиома острый взгляд.

«И в горных ножнах слух, и голова глуха» («Пою, когда гортань сыра, душа суха…», 1937). Метафора слуха, как бы спрятанного в ножны, по всей вероятности, переосмысляет выражение нечто режет слух. При дословной интерпретации строки´ звук оказывается острым предметом (например, мечом), которому необходимы ножны (слух). Одновременно, по-видимому, учитывается и выражение острый слух, однако сема ‘остроты’ переносится со слуха на звук.

В том же стихотворении: «Песнь одноглазая, растущая из мха, – / Одноголосый дар охотничьего быта». Этот случай был рассмотрен Б. А. Успенским, который заметил, что слово одноглазая заменяет слово одногласая, подсказанное в следующей строке [Успенский Б. 1996: 320]. Мы исходим из того, что в цитате перерабатывается коллокация одноголосая песнь: глас (голос) и глаз предстают очень похожими, фонетически идентичными словами.

«Я только в жизнь впиваюсь…» («Вооруженный зреньем узких ос…», 1937). Семантика строки строится на отталкивании от идиомы упиваться жизнью.

«И несладким кормит хлебом / Неотвязных лебедей» («Слышу, слышу ранний лед…», 1937). Как уже было замечено, несладкий хлеб – это модификация литературного крылатого выражения горький хлеб изгнанья [Сошкин 2015: 218, с ук. лит-ры.]. Этот пример интересен тем, что подключение крылатых дантовских слов актуализирует тему изгнания (не вполне очевидную на первый взгляд); характерно при этом, что дантовская тема раньше уже была задана в стихотворении: «Круг Флоренции своей / Алигьери пел мощней».

«Обороняет сон мою донскую сонь» (1937). В строке переосмысляется выражение охранять чей-либо сон (с синонимией глаголов охранять и оборонять). В том же стихотворении: «Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой». Как указал Ф. Б. Успенский, строка является парафразой лозунга Мы не рабы, рабы не мы [Успенский Ф. 2014: 77].

Остановимся на ряде примеров из «Стихов о неизвестном солдате» (1937).

«Помнит дождь, неприветливый сеятель». Связь дождя и сеятеля основана на коллокации дождь сеет(ся) или на аналогичных по смыслу, но грамматически по-другому оформленных выражениях – небо/тучи сеют дождь[52]. Отталкиваясь от фразеологического плана, Мандельштам создает образ дождя-сеятеля, продолжая таким образом антропоморфное описание природных сил в стихотворении.

«Как мне с этой воздушной могилой / Без крыла и руля совладать». Воздушная могила, по предположению Б. М. Гаспарова, идет не только от поэтических выражений, но и от фраз из жаргона летчиков и моряков: воздушный гроб, летать (плавать) на гробах, угробиться (то есть разбиться) [Гаспаров Б. 1994: 227]. Если так, то словосочетание воздушная могила можно понимать как синонимичное по отношению к устойчивым коллокациям в определенной языковой среде. Добавим, однако, что его допустимо рассматривать и как синонимическое развитие воздушной ямы (при определенном понимании яма оказывается синонимом могилы). Сама воздушная яма появляется в стихах ниже.

«Как сутулого учит могила». Как уже было замечено, эта строка – парафраз поговорки горбатого могила исправит [Хазан 1991: 297; Гаспаров Б. 1994: 229]; в ней возникает окказиональная синонимия – учить / исправлять (помимо легко опознаваемой синонимии сутулый / горбатый).

«Шевелящимися виноградинами». Как уже отмечалось, эта строка, по всей вероятности, переосмысляет выражение гроздья гнева [Ronen 1983: 150; Гаспаров М. 1996: 70]. Семантически это подкрепляется и семой ‘угрозы’, и далее – глаголом висеть («И висят городами украденными») и лексемой ягода («Ядовитого холода ягодами»).

«Золотыми обмолвками, ябедами». Золотые обмолвки можно понимать как синонимическое развитие выражения золотые слова (с заменой по общему семантическому признаку речи: слова  обмолвки).

«Треугольным летит журавлем». По мысли Ю. И. Левина, треугольным … журавлем – «образ от боевого клина <…> и от журавлиного клина в „Бессоннице…“ 1915 г.» [Левин 1979: 199]. Представляется, что вспоминать раннее стихотворение не обязательно, поскольку строка в первую очередь строится на переосмыслении языка. Так, прилагательное


Рекомендуем почитать
Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Тамга на сердце

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.


Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.


Самоубийство как культурный институт

Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.


Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.