К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [41]
«Этот воздух пусть будет свидетелем, / Дальнобойное сердце его, / И в землянках всеядный и деятельный / Океан без окна – вещество» («Стихи о неизвестном солдате», 1937). В этом примере сейчас нас интересуют только выделенные слова – воздух и океан. Надо полагать, оба слова означают ‘воздух’ в разных частях высказывания. По наблюдению И. М. Семенко, здесь можно увидеть идиоматическое выражение океан воздуха [Семенко 1997: 91]. Думается, что оно разбивается и разносится по различным строкам строфы, а его идиоматический смысл (‘много воздуха’) в текст не переносится – в словосочетании океан без окна воздух называется океаном напрямую, уже без семы ‘много’. Фразеологизм, таким образом, становится мотиватором метафорического ряда.
Иногда мы сталкиваемся со сложными случаями, когда элементы идиомы не только находятся вдали друг от друга, но и содержат подстановку другого слова. К ним, в общем, плохо применим критерий убедительности, поскольку все зависит от риторики доказательства. Так, в стихотворении «Дворцовая площадь» (1915) читаем: «В черном омуте столицы / Столпник-ангел вознесен». Понятно, что здесь описывается Александрийский столп в Санкт-Петербурге. Понятно также, что ангел на вершине Александрийского столпа противопоставляется омуту столицы. Остается только гадать, не мотивирован ли лексический ряд обсуждаемых строк поговоркой в тихом омуте черти водятся (с синонимической заменой тихий → черный и парадигматической черти → ангел).
С некоторыми примерами десемантизации идиомы мы еще встретимся в следующих разделах.
4. ЧАСТИЧНОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ ИДИОМЫ/КОЛЛОКАЦИИ В ВЫСКАЗЫВАНИИ
В этот обширный класс объединяются случаи, когда идиома или коллокация представлена в высказывании не целиком, а лишь одним из своих элементов.
4.1. Перенос элемента идиомы/коллокации
К этому разделу отнесены примеры, в которых один из элементов идиомы/коллокации оторван от слова, с которым он обычно связан, и отнесен к другому слову поблизости.
Схематическая запись: идиома / коллокация АБ представлена в тексте как Ах+Б, где х – «внешнее» по отношению к идиоме / коллокации слово.
Эталонный пример:
«Где ночь бросает якоря / В глухих созвездьях Зодиака» («Где ночь бросает якоря…», 1920) – коллокация глухая ночь разбита на составные элементы, и прилагательное глухой перенесено от слова ночь к слову созвездья. Знание об этом приеме позволяет не столько прояснять смысл образа (глухие созвездия), сколько понимать языковую игру текста – видеть, что в подобных случаях новые образы возникают с помощью переработки устойчивых языковых сочетаний.
Перенос элемента идиомы / коллокации – прием, который мы находим в ряде стихотворений Мандельштама, хотя и нельзя сказать, что он весьма частотный. Отчасти выделяемая в данном разделе группа по структуре (но не по примерам) пересекается с группой 5.2.2 и 5.2.3. В ней, как будет показано ниже, представлены случаи, в которых коллокация / идиома осложнена элементом другой коллокации / идиомы. Так, в строке «В глубоком обмороке вод» («О, как мы любим лицемерить…», 1932) выражение глубокий обморок как бы надстроено фраземой глубокие воды, и это наложение усиливает образ. Этот пример можно было бы рассмотреть и в ключе 4.1: характеристика обморока перенесена из словосочетания глубокие воды, однако так разрушается спаянность словосочетания глубокий обморок. Поэтому в данной группе преимущественно собраны случаи, когда в обсуждаемых строках идиома / коллокация не выражена (как, например, не проявляется она в эталонном примере: «Где ночь бросает якоря / В глухих созвездьях Зодиака»).
Этот прием как последовательно реализуемый принцип в поэзии Мандельштама начала описывать С. В. Полякова. Исследовательница обратила внимание на то, что в ряде случаев эпитет перенесен в другой фрагмент текста[44]. Полякова назвала это явление «пролептическим эпитетом» и рассматривала главным образом «переставленные» прилагательные. При этом для нее идиоматический план не играл существенной роли, определяющим критерием служило то, что эпитет казался поставленным не на свое место и получал мотивировку только при отнесении к существительному в другом фрагменте текста. Нам же представляется ключевым именно фразеологический аспект. В самом деле, заметить такой «перенесенный» эпитет можно благодаря тому, что сила связи прилагательного с существительным устойчивее в идиоматических элементах, а не в свободных сочетаниях. Если же уровень фразеологии никак не проявляется, то такой эпитет оказывается не «пролептическим», а просто метафорическим. Иными словами, «пролептическим» эпитет становится только в силу фразеологического аспекта языка. Поэтому далее примеры Поляковой мы будем описывать в нашей терминологии. Добавим также, что в этой ячейке нашей классификации будут рассматриваться не только «переставленные» прилагательные (хотя таких примеров достаточно много). Наконец, в этой группе мы попытаемся проанализировать как чистые случаи переноса элемента идиомы / коллокации, так и случаи, в которых исходная идиома / коллокация представлена в модифицированном виде.
Талантливый драматург, романист, эссеист и поэт Оскар Уайльд был блестящим собеседником, о чем свидетельствовали многие его современники, и обладал неподражаемым чувством юмора, которое не изменило ему даже в самый тяжелый период жизни, когда он оказался в тюрьме. Мерлин Холланд, внук и биограф Уайльда, воссоздает стиль общения своего гениального деда так убедительно, как если бы побеседовал с ним на самом деле. С предисловием актера, режиссера и писателя Саймона Кэллоу, командора ордена Британской империи.* * * «Жизнь Оскара Уайльда имеет все признаки фейерверка: сначала возбужденное ожидание, затем эффектное шоу, потом оглушительный взрыв, падение — и тишина.
Проза И. А. Бунина представлена в монографии как художественно-философское единство. Исследуются онтология и аксиология бунинского мира. Произведения художника рассматриваются в диалогах с русской классикой, в многообразии жанровых и повествовательных стратегий. Книга предназначена для научного гуманитарного сообщества и для всех, интересующихся творчеством И. А. Бунина и русской литературой.
Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обеденной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.