К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [42]
Рассмотрим примеры Поляковой.
«Скрипучий труд не омрачает неба / И колесо вращается легко» («На каменных отрогах Пиерии…», 1919). Труд назван скрипучим, хотя изначально эта характеристика принадлежит слову колесо [Полякова 1997: 122]. Подчеркнем, что если сравнить словосочетания скрипучий труд и скрипучее колесо, то только второе можно признать более или менее частотной коллокацией.
«И нет рассказчика для жен / В порочных длинных платьях» («Увы, растаяла свеча…», 1932). Здесь «на платья порочных итальянок перенесены качества чуждой им нравственной сферы» [Полякова 1997: 127].
«На тебя надевали тиару – юрода колпак, / Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!» («Голубые глаза и горячая лобная кость…», 1934). В этом примере поставленные в рифменную позицию слова образуют выражение дурацкий колпак [Полякова 1997: 274].
«Лошадиная бритва английская / Адмиральские щеки скребла» («От сырой простыни говорящая…», 1935). «Адмирал энергично действует бритвой (скребет как скребницей), это и порождает эпитет бритвы и намечает представление о лошадинообразной физиономии генерала» [Полякова 1997: 118], то есть речь идет о выражении лошадиное лицо.
«Клейкой клятвой липнут почки» (1937) – коллокация липкие / клейкие почки объясняет характеристику клятв. Этот случай позволяет понять строки «И к губам такие липнут / Клятвы…» в том же тексте, а также строку «Эту клейкую клятву листов» из стихотворения «Я к губам подношу эту зелень…» (1937) [Полякова 1997: 123].
Иногда дистанция между словами оказывается достаточно большой. Так, в «Риме» (1937) Полякова рассматривает первую и последнюю строку начальной строфы: «Где лягушки фонтанов, расквакавшись <…> Земноводной водою кропят». Здесь «понятие земноводности перенесено с лягушек на их окружение» [Полякова 1997: 125].
Еще к одному примеру мы обратимся ниже (так как он относится к сложным случаям), а здесь приведем наблюдение Б. М. Гаспарова, в котором семантическая дистанция между элементами выражения еще сильнее, чем в «Риме». В строке «Крутое „Верую“ и псалмопевца роздых» («В хрустальном омуте какая крутизна!..», 1919) «Верую» названо крутым потому, что эта характеристика взята из коллокации крутые горы; горы несколько раз появляются в этом стихотворении: «За нас сиенские предстательствуют горы», «И с христианских гор в пространстве изумленном» [Гаспаров Б. 1994: 148].
Добавим к перечисленным случаям еще ряд примеров в хронологическом порядке.
«Ворон на своем суку / Много видел на веку» («Музыка твоих шагов…», 1909) – здесь разбита идиома на своем веку. В том же стихотворении в строках «А встающая волна / Набегающего сна» отчетливо выделяется коллокация набегающая волна (волна набегает).
«И печальный встречает взор / Отуманенный их узор» («Истончается тонкий тлен…», 1909). Узор облаков назван отуманенным потому, что прилагательное перенесено от существительного взор в коллокации отуманенный взор / взгляд.
«И день сгорел, как белая страница» («О небо, небо, ты мне будешь сниться!..», 1911). Этот пример мы отнесли в данную группу, хотя это решение, очевидно, не бесспорно. Коллокация белая страница вполне распространена. Однако если считать, что сравнение в строке основывается на глаголе, то эпитет может показаться избыточным (так, любая страница может сгореть). Смысл же фразы день сгорел означает: ‘день закончился, быстро прошел’, и, по всей видимости, в этом фрагменте акцентируется именно светлая часть суток. Окончание светового дня может быть подчеркнуто, и это позволяет предположить, что семантически прилагательное допустимо соотнести с существительным день (ср. сему ‘белый’ в идиоме среди бела дня).
«Есть ценностей незыблемая скала» (1914). Характеристика скалы взята из идиомы незыблемые ценности.
«Уничтожает пламень / Сухую жизнь мою» (1915). Прилагательное сухой, возможно, перенесено от слова дерево в финале строфы: «А дерево пою».
«Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный» («Бессоница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). Слово длинный, характеризующее слово выводок, первоначально принадлежало слову поезд.
«И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба» («На каменных отрогах Пиерии…», 1919). Слово высокий, описывающее лоб, становится атрибутом холодка; ср. коллокацию высокий лоб.
«Когда городская выходит на стогны луна» (1920). Эпитет, отнесенный к луне, взят из коллокации городские площади (здесь – городские стогны).
«Тонкий воздух кожи…» («Веницейской жизни, мрачной и бесплодной…», 1920). Эпитет тонкий перенесен к воздуху от кожи (ср. коллокацию тонкая кожа).
«Тучное море кругом закипает в ключ» («С розовой пеной усталости у мягких губ…», 1922). Прилагательное тучный заимствовано из коллокации тучный бык (бык появляется в тексте раньше: «Яростно волны зеленые роет бык»). В том же стихотворении, в строке «Лоном широкая палуба, гурт овец» слово лоно возникло из выражения лоно моря.
«Круглым жаром налитые / Поднимают купола» («Как растет хлебов опара…», 1922). Жар назван круглым потому, что прилагательное взято из словосочетания круглые купола.
«Мой прекрасный жалкий век. / <…> Вспять глядишь,
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Ясно, ярко, внятно, рельефно, классично и парадоксально, жестко и поэтично.Так художник пишет о художнике. Так художник становится критиком.Книга критических статей и интервью писателя Ирины Горюновой — попытка сделать слепок с времени, с крупных творческих личностей внутри него, с картины современного литературного мира, представленного наиболее значимыми именами.Дина Рубина и Евгений Евтушенко, Евгений Степанов и Роман Виктюк, Иосиф Райхельгауз и Захар Прилепин — герои книги, и это, понятно, невыдуманные герои.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.