К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [42]
Рассмотрим примеры Поляковой.
«Скрипучий труд не омрачает неба / И колесо вращается легко» («На каменных отрогах Пиерии…», 1919). Труд назван скрипучим, хотя изначально эта характеристика принадлежит слову колесо [Полякова 1997: 122]. Подчеркнем, что если сравнить словосочетания скрипучий труд и скрипучее колесо, то только второе можно признать более или менее частотной коллокацией.
«И нет рассказчика для жен / В порочных длинных платьях» («Увы, растаяла свеча…», 1932). Здесь «на платья порочных итальянок перенесены качества чуждой им нравственной сферы» [Полякова 1997: 127].
«На тебя надевали тиару – юрода колпак, / Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!» («Голубые глаза и горячая лобная кость…», 1934). В этом примере поставленные в рифменную позицию слова образуют выражение дурацкий колпак [Полякова 1997: 274].
«Лошадиная бритва английская / Адмиральские щеки скребла» («От сырой простыни говорящая…», 1935). «Адмирал энергично действует бритвой (скребет как скребницей), это и порождает эпитет бритвы и намечает представление о лошадинообразной физиономии генерала» [Полякова 1997: 118], то есть речь идет о выражении лошадиное лицо.
«Клейкой клятвой липнут почки» (1937) – коллокация липкие / клейкие почки объясняет характеристику клятв. Этот случай позволяет понять строки «И к губам такие липнут / Клятвы…» в том же тексте, а также строку «Эту клейкую клятву листов» из стихотворения «Я к губам подношу эту зелень…» (1937) [Полякова 1997: 123].
Иногда дистанция между словами оказывается достаточно большой. Так, в «Риме» (1937) Полякова рассматривает первую и последнюю строку начальной строфы: «Где лягушки фонтанов, расквакавшись <…> Земноводной водою кропят». Здесь «понятие земноводности перенесено с лягушек на их окружение» [Полякова 1997: 125].
Еще к одному примеру мы обратимся ниже (так как он относится к сложным случаям), а здесь приведем наблюдение Б. М. Гаспарова, в котором семантическая дистанция между элементами выражения еще сильнее, чем в «Риме». В строке «Крутое „Верую“ и псалмопевца роздых» («В хрустальном омуте какая крутизна!..», 1919) «Верую» названо крутым потому, что эта характеристика взята из коллокации крутые горы; горы несколько раз появляются в этом стихотворении: «За нас сиенские предстательствуют горы», «И с христианских гор в пространстве изумленном» [Гаспаров Б. 1994: 148].
Добавим к перечисленным случаям еще ряд примеров в хронологическом порядке.
«Ворон на своем суку / Много видел на веку» («Музыка твоих шагов…», 1909) – здесь разбита идиома на своем веку. В том же стихотворении в строках «А встающая волна / Набегающего сна» отчетливо выделяется коллокация набегающая волна (волна набегает).
«И печальный встречает взор / Отуманенный их узор» («Истончается тонкий тлен…», 1909). Узор облаков назван отуманенным потому, что прилагательное перенесено от существительного взор в коллокации отуманенный взор / взгляд.
«И день сгорел, как белая страница» («О небо, небо, ты мне будешь сниться!..», 1911). Этот пример мы отнесли в данную группу, хотя это решение, очевидно, не бесспорно. Коллокация белая страница вполне распространена. Однако если считать, что сравнение в строке основывается на глаголе, то эпитет может показаться избыточным (так, любая страница может сгореть). Смысл же фразы день сгорел означает: ‘день закончился, быстро прошел’, и, по всей видимости, в этом фрагменте акцентируется именно светлая часть суток. Окончание светового дня может быть подчеркнуто, и это позволяет предположить, что семантически прилагательное допустимо соотнести с существительным день (ср. сему ‘белый’ в идиоме среди бела дня).
«Есть ценностей незыблемая скала» (1914). Характеристика скалы взята из идиомы незыблемые ценности.
«Уничтожает пламень / Сухую жизнь мою» (1915). Прилагательное сухой, возможно, перенесено от слова дерево в финале строфы: «А дерево пою».
«Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный» («Бессоница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). Слово длинный, характеризующее слово выводок, первоначально принадлежало слову поезд.
«И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба» («На каменных отрогах Пиерии…», 1919). Слово высокий, описывающее лоб, становится атрибутом холодка; ср. коллокацию высокий лоб.
«Когда городская выходит на стогны луна» (1920). Эпитет, отнесенный к луне, взят из коллокации городские площади (здесь – городские стогны).
«Тонкий воздух кожи…» («Веницейской жизни, мрачной и бесплодной…», 1920). Эпитет тонкий перенесен к воздуху от кожи (ср. коллокацию тонкая кожа).
«Тучное море кругом закипает в ключ» («С розовой пеной усталости у мягких губ…», 1922). Прилагательное тучный заимствовано из коллокации тучный бык (бык появляется в тексте раньше: «Яростно волны зеленые роет бык»). В том же стихотворении, в строке «Лоном широкая палуба, гурт овец» слово лоно возникло из выражения лоно моря.
«Круглым жаром налитые / Поднимают купола» («Как растет хлебов опара…», 1922). Жар назван круглым потому, что прилагательное взято из словосочетания круглые купола.
«Мой прекрасный жалкий век. / <…> Вспять глядишь,
Талантливый драматург, романист, эссеист и поэт Оскар Уайльд был блестящим собеседником, о чем свидетельствовали многие его современники, и обладал неподражаемым чувством юмора, которое не изменило ему даже в самый тяжелый период жизни, когда он оказался в тюрьме. Мерлин Холланд, внук и биограф Уайльда, воссоздает стиль общения своего гениального деда так убедительно, как если бы побеседовал с ним на самом деле. С предисловием актера, режиссера и писателя Саймона Кэллоу, командора ордена Британской империи.* * * «Жизнь Оскара Уайльда имеет все признаки фейерверка: сначала возбужденное ожидание, затем эффектное шоу, потом оглушительный взрыв, падение — и тишина.
Проза И. А. Бунина представлена в монографии как художественно-философское единство. Исследуются онтология и аксиология бунинского мира. Произведения художника рассматриваются в диалогах с русской классикой, в многообразии жанровых и повествовательных стратегий. Книга предназначена для научного гуманитарного сообщества и для всех, интересующихся творчеством И. А. Бунина и русской литературой.
Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обеденной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.