К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [34]
«В подкопытные наперстки, / В торопливые следы – / По копейкам воздух версткий / Обирает с слободы» («Влез бесенок в мокрой шерстке…», 1937) – в этих строках описывается, как воздух понемногу захватывает новые «территории» – вмятины от копыт. Сема ‘понемногу’ выражена с помощью фразеологического словосочетания по копейкам (по копейке). При этом образ монетки, кажется, тоже присутствует в тексте: подкопытные следы – круглые, как небольшая монета.
«Воздушно-каменный театр времен растущих / Встал на ноги – и все хотят увидеть всех…» («Где связанный и пригвожденный стон?..», 1937) – идиома встать на ноги (‘оправиться, улучшить свое состояние’) получает буквальное измерение, поскольку театр здесь допустимо интерпретировать и как метонимическое обозначение публики (то есть «всех, которые хотят увидеть всех»). Кроме того, сочетание каменный театр можно понять как древнегреческий (буквально сделанный из камня) театр, где показывали трагедии Эсхила-грузчика и Софокла-лесоруба. Добавим, что конструкция театр времен растущих аккумулирует в себе такие устойчивые выражения, как театр войны, театр военных действий, в которых театр означает ‘место, на котором что-либо происходит’.
«До бесконечности расширенного часа» («Как дерево и медь – Фаворского полет…», 1937) – конкретно заданная в строке тема времени позволяет увидеть в идиоме до бесконечности характеристику пространственно-временной категории, до которой может расшириться час.
«Я не смолчу, не заглушу боли» («Если б меня наши враги взяли…», 1937) – к семантике коллокации заглушить боль добавляется аудиальное значение слова заглушить (его буквальная семантика – ‘сделать неслышными какие-либо звуки, превзойдя их по силе’), поскольку в высказывании уменьшение, «заглушение» боли парадоксальным образом связано с молчанием: говорящий субъект отказывается смолчать и этим заглушить боль.
В финальной строке этого стихотворения («Будет будить разум и жизнь Сталин») двоится семантика глагола будить: в таком контексте очевидно проявляется фразеологический смысл, обычно выражаемый глаголом пробуждать, ср. пробудить к жизни. Однако из‐за аудиальных образов стихотворения (ср. «И, раскачав колокол стен голый, / <…> Я запрягу десять волов в голос») нужно учитывать и буквальное значение слова будить – ‘заставлять проснуться’.
«И полной грудью их вдыхать еще я должен» («Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева…», 1937) – идиома дышать полной грудью здесь модифицирована: говорящий субъект должен вдыхать полной грудью свои права (то есть природу, которую у него, уже ограниченного в правах, еще не отняли). Таким образом, исходный идиоматический смысл хотя и сохраняется в высказывании, но кажется преобразованным семантикой вынужденности (должен) и конкретностью ситуации (герой не просто дышит, а вдыхает то, что названо).
«Я б поднял брови малый уголок» («Когда б я уголь взял для высшей похвалы…», 1937) – поскольку в стихотворении описывается возможный рисунок, который бы получился, «когда б» поэт «уголь взял для высшей похвалы», первостепенным представляется буквальное значение строки: ‘я бы повыше нарисовал уголок брови’. Однако, возможно, из‐за подобного стечения слов проявляется и идиома поднять бровь (‘удивиться’). По-видимому, это удивление относится уже к говорящему субъекту, см. далее: «И поднял вновь, и разрешил иначе … Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!».
«Этот воздух пусть будет свидетелем» («Стихи о неизвестном солдате», 1937) – буквальный призыв к воздуху стать свидетелем, очевидцем происходящих событий дополняется идиоматической «традицией», ср.: (клясться) пред небом и землею и «…я скажу вслух их слова сии и призову во свидетельство на них небо и землю» (Вт. 31:28); см. также: [Михельсон II: 119–120][37].
В этом стихотворении отмечался и более явный случай омонимической семантизации: «И воздушная яма влечет» – воздушная яма оказывается одновременно «синонимом романтической „бездны“ и аэродинамическим термином» [Гаспаров Б. 1994: 27; Левин 1979: 196][38].
По замечанию И. Семенко, в строчке «Луч пропавших без вести вестей» (из черновика «Стихов о неизвестном солдате») выделяется «ходовое выражение» пропавший без вести [Семенко 1997: 95]. Таким образом, слово весть сталкивается с самим собой, включенным в устойчивое сочетание.
Стремление к словесной рекурсии прослеживается и в строках «Как лесистые крестики метили / Океан или клин боевой»: указанное сочетание слов основано на коллокации метить (помечать) что-либо крестиком. Это согласуется с образом топографической карты, где тот или иной участок (например, лес) помечен крестиками (см. разные трактовки смысла этих строк: [Гаспаров М. 1996: 69]). К тому же в тексте изменен актант – крестики сами метят собой океан или клин боевой (так мы понимаем, что речь, возможно, идет о деревянных могильных крестах, то есть о смертях, которые множатся).
«В осужденье судьи и свидетеля». В строке двоится семантика выражения
