К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [33]
«Что за фамилия чертова! / Как ее ни вывертывай, / Криво звучит, а не прямо» («Это какая улица?..», 1935) – обыгрываются фигуральные выражения со словами криво (например, как-то криво получается, звучит криво) и прямо (ср. прямо сказать). В контексте стихотворения проявляется и буквальная семантика кривизны и прямоты, так как говорится об улице, для которой это могут быть настоящие физические характеристики.
«И все-таки, земля – проруха и обух. / Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай» («Чернозем», 1935) – хотя в стихотворении земля наделяется антропоморфными чертами (ср. «Ну здравствуй, чернозем, будь мужествен, глазаст…»), очевидно, что при буквальном понимании элементов выражения бухаться кому-либо в ноги возникает алогичный, рекурсивный образ: субъект, бухаясь в ноги земле, опускается на землю.
«С глубиной колодезной венки – / Тянут жизнь и время дорогое, / Опершись на смертные станки» («Не мучнистой бабочкою белой…», 1935–1936) – идиома тянуть время здесь разбита словом жизнь и поставлена в такой контекст, что выражение читается по-новому: жизнь и время (из‐за близости слов колодезная глубина) воспринимаются как ценная жидкость, которую венки вытягивают, сокращая ее количество. То есть так, по всей видимости, описывается, как жизнь переходит в смерть. При этом фразеологический смысл – ‘медлить’, вероятно, тоже сохраняется, описывая длительность похорон.
«Сказать, что они отлежались в своей / Холодной стокгольмской постели» («Возможна ли женщине мертвой хвала?..», 1935–1936) – идиоматическое выражение холодная постель (‘постель одинокого человека’)[35] в результате географического обозначения стокгольмская реализуется и в буквальном смысле – холодная, потому что северная. Это значение не только контрастирует с жаркой могилой из первой строфы, но, возможно, и определяет этот образ (поскольку в узуальной норме могила, как правило, холодная, а постель, наоборот, может ассоциироваться с жаром).
«Кость усыпленная завязана узлом…» («Внутри горы бездействует кумир…», 1936). Нам представляется, что здесь допустимо видеть семантическое двоение оборота завязать в узел / завязать узлом (‘подчинить кого-либо, заставить быть покорным’). Достигший нирваны Будда (вероятно, стихотворение все-таки о нем) в характерной позе подчинил и усмирил плоть и как будто буквально завязал ноги в узел.
«В обе стороны он в оба смотрит – в обе!..» («Мой щегол, я голову закину…», 1936) – в основе языковой игры здесь лежит наложении идиомы смотреть в оба на паронимическую конструкцию в обе (стороны). Два выражения буквально соотносятся с устройством птичьей головы, на которой глаза расположены по бокам и смотрят каждый в свою сторону.
«И, выходя из берегов, / Деревья-бражники шумели» («Пластинкой тоненькой жиллета…», 1936) – коллокация выйти из берегов, обычно относящаяся к рекам, связывается с деревьями, тем самым допуская дословное понимание: ‘деревья растут на берегах и могут физически перемещаться, удаляясь от них’. При этом очевидно метафорическое сопоставление шумящей листвы с идиоматическим значением выражения выйти из берегов. Деревья, названные бражниками, подобно пьяному или разозлившемуся человеку, вышли из берегов (‘перестали себя контролировать’) и расшумелись.
«У того в зрачках горящих / Клад зажмуренной горы» («Оттого все неудачи…», 1936) – горящие зрачки легко считываются как горящие глаза, но эта коллокация дополняется буквальной реализацией эпитета: горящим может казаться и клад, на который, вероятно, смотрит кот, герой этого стихотворения (см. также в 4.1).
«Или я в полях совхозных – / Воздух в рот и жизнь берет / Солнц подсолнечника грозных / Прямо в очи оборот?» («Ночь. Дорога. Сон первичный…», 1936) – идиома брать в оборот растворена в тексте и незаметна, хотя семантика ее, вероятно, сохраняется: ‘жизнь каким-то образом использует цветы подсолнечника’. Однако благодаря контексту она оказывается дополненной реальным фактом: оборот солнц подсолнечника – это цветы подсолнуха, увиденные в определенном ракурсе, или же указание на факт, что головки цветов поворачиваются по солнцу[36].
Обратим внимание на другие строки из этого стихотворения: «Снится мне глубокий сон: / Трудодень, подъятый дремой, / Превратился в синий Дон…» – здесь коллокация глубокий сон получает дополнительное смысловое измерение из‐за соседства с Доном, глубокой рекой.
Подобным образом в стихотворении «Из-за домов, из‐за лесов…» (1936) контекст насыщает идиому в глубь веков параметром глубины водного пространства: «Как новгородский гость Садко / Под синим морем глубоко, / Гуди протяжно в глубь веков, / Гудок советских городов».
Совмещение временного и пространственного пластов мы встречаем и в первой строке стихотворения 1936 года: «Я в сердце века, путь неясен…». Выражение сердце чего-либо (‘самый центр’) вместе со словом путь указывают на пространственное значение высказывания, но в роли пространства выступает время – век.
«И бьет в глаза один атлантов миг» («Когда заулыбается дитя…», 1936–1937) – коллокация бить в глаза обычно употребляется по отношению к свету. Учитывая, что в вариантах стихотворения этой строке предшествуют слова
