К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [31]

.

В том же стихотворении: «Для того ли разночинцы / Рассохлые топтали сапоги, / чтоб я теперь их предал? / Мы умрем, как пехотинцы…» – идиома топтать сапоги (‘ходить куда-то, добиваясь чего-либо’) получает буквальное подкрепление благодаря слову пехотинцы.

«На языке трамвайных перебранок, / В котором нет ни смысла, ни аза» («Еще далеко мне до патриарха…», 1931) – выражение ни аза не смыслить (не понимать) здесь разбивается на элементы и используется в конструкции, более характерной для обозначения отсутствия смысла (ср. в этом нет смысла). При этом семантически соотносятся слова язык и аз, причем аз выступает как название первой буквы славянской азбуки.

«Как будто в корень голову шампунем / Мне вымыл парикмахер Франсуа» («Довольно кукситься…», 1931) – семантика идиомы в корень (‘совсем, основательно’) в рамках контекста стихотворения осложняется прямым значением – ‘корни волос’.

Интересным кажется случай переосмысления идиомы пот прошиб в строках «Как народная громада, / Прошибая землю в пот, / Многоярусное стадо, / Пропыленною армадой, / Ровно в голову плывет…» («Как народная громада…», 1931). Глагол прошибать может быть понят в значении ‘проламывать, пробивать’ (такая характеристика дается здесь тяжелой поступи стада), при этом к нему добавлено идиоматическое усиление – в пот, превращающее землю в субъект, который покрывается потом от усилия, то есть которого прошиб пот. Тем не менее само это усилие совершает стадо, и так в приведенном примере мы сталкиваемся с раздвоением субъекта и объекта высказывания, построенным на глубокой модификации исходной идиомы.

«…кони гарцевали / И, словно буквы, прыгали на месте» («К немецкой речи», 1932) – как буквы могут прыгать перед глазами (или в глазах), так и кони могут гарцевать, то есть прыгать на одном месте[31].

В том же стихотворении – «Сбегали в гроб – ступеньками, без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна». Смысл выражения сойти в гроб/могилу (‘умереть’) несомненно опознается, однако сама идиома модифицируется и превращается в буквальный образ – благодаря ступенькам и развернутому сравнению с погребком. Поэтому смерть предстает чем-то легким и будничным.

«Но не хочу уснуть, как рыба / В глубоком обмороке вод» («О, как мы любим лицемерить», 1932) – слова уснуть, как рыба основаны на выражении рыба уснула – ‘умерла’ (Даль). Здесь выражение получает и буквальное значение за счет следующей строки, где возникает образ глубоких вод.

«Баратынского подошвы / Раздражают прах веков» («Дайте Тютчеву стрекозу…», 1932) – идиоматичность выражения прах (пыль) веков оттеняется прямым смыслом слова прах, актуализированным с помощью подошвы, которой можно на этот прах наступить[32].

«Шум стихотворства и колокол братства / И гармонический проливень слез» («Батюшков», 1932) – неологизм проливень, по всей видимости, – это субстантив от глагола из коллокации лить (проливать) слезы. В нем проявляется слово ливень и вместе с эпитетом гармонический влечет за собой аудиальную семантику, соотносящуюся с образами шума стихотворства и колокола братства.

Еще несколько случаев из этого стихотворения. «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык…» – мясо (в значении ‘мякоть’) плодов или ягод – это нормативное для литературного языка сочетание, ср., например, мясо апельсина[33]. Однако использование прилагательного, а не существительного (виноградный вместо винограда) создает двусмысленность, и возникает определенный семантический эффект: на первый план выходит слово мясо, а виноградное считывается лишь как характеристика его вкуса, а не как обозначение ягод. Стихи, таким образом, сравниваются с освежающей мякотью винограда, но представленной как настоящая плоть.

«Что ж! Поднимай удивленные брови, / Ты, горожанин и друг горожан». Выражение поднять брови само по себе имеет семантику удивления. Его сочетание с прилагательным удивленный – плеонастично.

«Как смоковницы листва, / До корней затрепетала / С подмосковными Москва» («Зашумела, задрожала…» («Стихи о русской поэзии, 2»), 1932) – обыгрывание многозначности слова корень. К контекстуально обусловленному значению ‘корни деревьев’ добавляется идиоматическое: по аналогии с фразеологизмом покраснеть до корней волос (от стыда, негодования), где до корней волос – показатель интенсивности.

«Не уставая рвать повествованья нить» («Ариост» («Во всей Италии…»), 1933) – здесь буквализуется слово нить из коллокации нить повествования, ее оказывается возможным порвать.

«Силой любви затверженные глыбы» («Речка, распухшая от слез соленых…», «<Из Петрарки>», 1933–1934) – в переложении сонета Петрарки пейзаж описывается глазами влюбленного, очень детально знающего эти места благодаря прогулкам с возлюбленной. Такой контекст подтверждает языковую ассоциацию со словом затверженные – коллокацию затвердить наизусть. Одновременно в соседстве со словом глыбы актуализуется буквальная семантика корня -тверд-, так что глыбы оказываются не только выученными наизусть, но и затвердевшими под влиянием силы любви.

«…Силки и сети ставит» («Как соловей, сиротствующий, славит…», «<Из Петрарки>», 1933) – И. М. Семенко остроумно заметила парадоксальность этого высказывания: не человек ставит