К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [101]

Ведущую роль, мне представляется, играют не исторические детали и подробности: «запах времени» по преимуществу доносят элементы текста, рассчитанные на нерассудочное понимание (потому-то нас не сбивают с толку смысловые шероховатости и темноты, которые, как я пыталась показать, встречаются на каждом шагу) <…> Смысл <…> познается надрассудочно – по известному психологическому закону впечатление складывается началом и окончательно утверждается концом текста [Полякова 1997: 80–81].

Напомним также высказывание И. А. Бродского, вероятно подразумевающее и порождение, и восприятие стихов Мандельштама. На мандельштамовской конференции в Лондоне в 1991 году Бродский говорил о стихотворении «Прославим, братья, сумерки свободы», но сказанное о нем не так сложно распространить и на другие стихи поэта: «Это стихи в высшей степени, видимо, на каком-то безотчетном… я не привык употреблять этот термин, – на подсознательно-бессознательном некотором уровне» [Павлов 2000: 24].

Приведенные цитаты[113], по сути, посвящены одной мысли: стихи Мандельштама воспринимаются каким-то странным образом, минуя рациональное начало, или, если использовать слово из психологического словаря, – бессознательно (но, разумеется, без фрейдовских коннотаций). См. в связи с этим слова современной (оставшейся анонимной) читательницы из Ясной Поляны: «Я Мандельштама учу наизусть стихотворение за стихотворением <…>, я что-то не понимаю, но в каком-то другом смысле я все это хорошо понимаю»[114].

Конечно, в полной мере мы не можем реконструировать особенности такого нерационального, бессознательного восприятия мандельштамовских текстов. Однако думается, что некоторые шаги в эту сторону вполне возможны.

Именно описанный выше механизм работы Мандельштама с фразеологическим планом языка играет важнейшую роль не только в порождении смыслов в стихах, но и в сознании читателя при восприятии этих стихов. Иными словами, если Мандельштам трансформирует и модифицирует несвободные словосочетания для создания новых сложных смыслов, то читатель, наоборот, бессознательно считывает сложные семантические высказывания, подчас сводя их к исходному фразеологическому элементу.

Это – основное положение настоящего раздела работы, и далее мы постараемся его развернуть сначала в историческом, а затем в теоретическом плане.

Очень важным доказательством того, что наши соображения о поэтическом языке Мандельштама верны и жизнеспособны, служит материал, на котором построена замечательная статья Ю. Л. Фрейдина «„Просвечивающие слова“ в стихотворениях О. Мандельштама» [Фрейдин 2001]. Исследователь увидел системность в некоторых опечатках, содержавшихся уже в прижизненных изданиях или кочующих по рукописным и машинописным копиям мандельштамовских стихов. Так, например, теплая ночь заменялась на темную ночь, пустая земля – на сырую землю, ночь нарастает – на ночь наступает, черствые лестницы – на черные лестницы, дорога крепкая – на дорогу дальнюю и т. д.

Проанализировав множество подобных примеров, Фрейдин пришел к выводу, что «слова-искажения – это не просто артефакты»: «Возникает отчетливое впечатление, что эти слова как бы находятся в самом тексте, но не в явном, а в полускрытом, латентном состоянии».

Изученные примеры помогли определить, что «авторский выбор склоняется в пользу слов более редких, более трудных», тогда как искажения копиистов, неосознанно извлекающих эти слова из латентного состояния, упрощают текст и часто оказываются основанными на устойчивых словосочетаниях (см. приведенные выше случаи). При этом «отброшенное частое, простое, „легкое“ слово остается как бы видимым на просвет и иногда играет свою роль, хотя бы в виде некоего латентного, внутреннего лексического подтекста…», «просвечивающие слова» не кажутся «посторонними к семантике текста и вполне способны ее обогатить» [Фрейдин 2001: 238–241].

Систематизированные Фрейдиным ошибки копиистов свидетельствуют об особом устройстве восприятия мандельштамовских стихов. Сложные образы проясняются незаметно для читательского сознания, путем интуитивной подстановки привычных слов. «Невнимательность», которую проявляют читатели, обнаруживает, что «первым» в сознании отзывается пласт устойчивой лексики.

Нужно отметить, что примеры, которые приводит Фрейдин, касаются только «устойчивых словосочетаний», то есть коллокаций в нашей номенклатуре. Идиомы, по всей видимости, более глубоко встроены в тексты, слишком в них «запакованы», чтобы быть распознанными читательской «невнимательностью». То, что в примерах Фрейдина выходит за рамки коллокаций, – это замены, логизирующие высказывание (ср.: «И это будет вечно продолжаться» вместо начинаться, «Я в львиный ров и в пропасть погружен» вместо в крепость, «Лермонтов – учитель наш» вместо мучитель)[115].

В нашей работе большое количество примеров иллюстрировали именно эту «запакованность» простого, устойчивого выражения или коллокации в сложном и неожиданном мандельштамовском высказывании. Вспомним, например, такие случаи из раздела 4, как чистый хлеб (очевидно, модифицирующий коллокацию белый хлеб