Изумрудная рыбка - [13]
Когда обход был, моя Елена Николавна пришла и стала мою коленку смотреть. Еще она меня слушала и пальцами по груди стучала. Щекотно так. Про выписку я не спрашивал, терпел. И она сама тоже ничего не сказала. Эх! Ну ладно.
А после обхода сразу Пашка заглянул.
— Пошли, что ли? — говорит.
— Пошли, — говорю я. — Счас только костыль возьму.
Я костыль взял, и мы с Пашкой пошли. Мы медленно шли, потому что я с костылем был. А когда мимо ординаторской проходили, то на немножко совсем остановились. Там дверь открыта была, и мы послушали — вдруг моя Елена Николавна другим врачам про меня чего-нибудь скажет? Например, что меня уже можно на той неделе выписывать? Но она ничего не сказала, а потом из ординаторской вышел Евгений Палыч и закрыл за собой дверь. Он самый вредный из врачей, это все знают!
А мы с Пашкой пошли дальше. До лифтов. Там уже много народу стояло, и мы тоже встали ждать. Когда лифт приходил, то все спрашивали: «Куда? Вверх или вниз?» — и заходили, если им по пути и место было.
— Через второй или через четвертый? — спросил Пашка.
Это он дорогу спрашивал. Буфет в другом корпусе, туда можно через второй этаж пройти или через четвертый. Только не через наш четвертый, а наоборот — через другое отделение. Я немножко подумал. Через второй — там ступеньки. И через четвертый если — там тоже ступеньки. Но на втором ступеньки широкие.
— Давай через второй, — сказал я. — Прогуляемся.
Пашка кивнул, и тут как раз лифт опять приехал. Мы тоже зашли, потому что он вниз шел и там место было. Там еще стояли две незнакомые сестры с седьмого, из реанимации. У них халаты голубые, и они пахнут так — очень химически как-то.
Потом мы из лифта вышли и по коридору пошли. К другому корпусу.
— Смотри, опять лавочки красят, — сказал Пашка.
Это в окно увидел.
— Угу, — сказал я.
Мы так шли и шли, мимо всяких плакатов и дверей. На плакатах были нарисованы разные части внутренностей — печени там всякие и другое тоже — и как там в этих внутренностях работают лекарства. Но это только для новеньких интересно, потому что они уже сто лет висят, эти плакаты несчастные.
Двери вот — другое дело. Они были разные и постоянно открывались и закрывались. Входили и выходили разные тетки и дядьки, иногда в халатах, но иногда без: просто в платьях, например, или в костюмах. Эти тетки и дядьки открывали двери, и тогда в коридор вырывались кусочки разговоров из комнат и запахи разные. Какие-нибудь химические, или духи женские, или просто кофе. Интересно!
Около одной двери я сделал вид, что отдыхаю от прыганья на костыле, и мы с Пашкой остановились. Мы ждали, не откроется ли она тоже. Там, внутри, стояла такая штука, для которой к нам в больничный двор привозят жидкий кислород. И если мимо этой двери пройти, когда она открыта, то оттуда так холодом дунет, как будто с Северного полюса. Ух!
Но дверь не открывалась все никак, так что мы дальше пошли. В буфет.
Мы рано пришли, так что народу было немного. Мы встали в очередь, и Пашка сказал:
— Ты какое мороженое будешь?
Я немножко подумал.
— Я в стаканчике буду. Вафельном.
— Тогда я «Лакомку», — сказал Пашка.
И тут я подумал, что тоже хочу «Лакомку».
— Я тоже «Лакомку» буду, — сказал я. — Оно в шоколаде. А в стаканчике я дома сто тыщ раз ел.
— Хитрый какой! — сказал Пашка, обидевшись. — Я первый «Лакомку» захотел!
Я подумал, что и правда — Пашка первый «Лакомку» захотел.
— Ладно, — сказал я. — Тогда я…
— Давайте-давайте, молодые люди, чего вам? — это мне продавщица помешала.
Так что я ничего не успел еще придумать, и мы купили один стаканчик и одну «Лакомку».
— Дадим друг другу укусить? — предложил Пашка. — Чтобы по-честному?
Это и правда было по-честному, и я согласился. Потом мы еще постояли там у буфета, потому что с костылем неудобно мороженое есть. И обратно пошли.
Мимо плакатов и дверей с длинными надписями на тусклых желтых табличках; через запахи спирта, нагретого металла, духов и кофе, вылетавшие из дверей; потом на лифте и опять в наше отделение.
— Ну, пока, — сказал Пашка. — Я потом еще зайду.
— Угу, — сказал я.
Жалко только, что мороженое в нашем буфете невкусное.
Наш коридор
Я встал за конфетой. Мне мама в прошлое посещение конфет принесла шоколадных. С орехами. Так что я их потихонечку ел.
А баба Света, Виталикова бабушка, сразу начала ворчать, что «вот-де ходят туда-сюда, ироды, по только что повымытому полу, никакого уважения». Как будто мне ее повымытый пол нужен!
А когда я в холодильнике свой пакет искал — там листок с фамилией перегнулся, — я вспомнил, что последнюю конфету еще вчера съел. Пока «Всадника без головы» читал. И книжка тоже кончилась, эх!
Я еще походил по отделению. Только скучно было. Никого из наших. Правда, в седьмой Ромка лежит, но он только после операции. Спит много, на обезболивающем.
А меня на этой неделе точно не выпишут. Олег Палыч, мой лечащий, сказал, что до понедельника никаких выписок. Потому что в понедельник «эхо» будет. Без него как будто нельзя! Я «эхо» вообще не люблю — там холодным гелем мажут. Хотя это, конечно, лучше, чем лампочку на «гастро» глотать. Так что ладно, проживу.
Потом я посидел на подоконнике у ординаторской. За окном был вечер, двор пустой и неинтересный. Был бы Серый, или Толик, или Пашка, или еще кто из наших — пошли бы сейчас в наш коридор.
