Изгнание из ада - [147]
Он стал собираться в дорогу. Поедет в Лондон, на переговоры с Кромвелем, выступит перед обеими палатами парламента, приготовится к дебатам с общественностью, а в итоге история полюбит его как свой инструмент: он выхлопочет евреям доступ в Англию, разрешение ступить на остров и там жить. А тогда пусть приходит Мессия. И все вообще имело свой смысл. Виктор с Хильдегундой шли по Химмельпфортгассе, рассеянно шагали через первый район, туда-сюда, уже спотыкаясь, в поисках местечка, где можно выпить кофе или последний бокальчик вина. И неожиданно очутились возле бара «Эдем».
— Ты бывал здесь?
— Нет. Никогда. Знаю только песню «Сидим в „Эдеме“ и говорим»…
— Сидим и говорим. Почему бы нет?
— Да. Почему бы нет!
Чтобы попасть в «Эдем», надо пройти мимо Цербера. И финал истории едва не сорвался: в холле Виктора остановили, поскольку он был без галстука. Он пожал плечами и хотел повернуть обратно, однако Цербер предложил взять галстук напрокат.
— Давай, — сказала Хильдегунда, — я тебе повяжу, чтоб без толку не слоняться по улицам!
Войдя в бар, Виктор чувствовал себя весьма неуютно. На нем был черный пиджак с темно-серой футболкой, а на голой шее — коричневый галстук.
— Ты знаешь историю галстука? — спросил он Хильдегунду, когда они очутились у стойки. — В сущности, это староавстрийское изобретение. Хорватские полки австрийской императорско-королевской армии носили такие шейные платки, как часть мундира. Тем самым они выражали свою безоговорочную преданность императору. Были готовы отдать за него жизнь, что и символизировал платок-удавка на шее — пусть, мол, император меня повесит, если ему угодно. Некий французский корреспондент с восторгом описал шикарные мундиры хорватских полков, чем вдохновил французских кутюрье, которые создали эту штуковину и назвали в честь хорватов — по-немецки Krawatte. Н-да, вот и носите, будьте любезны. Цыц — не то удавлю!
— Пожалуйста, не надо! Вон там сидит профессор Шпацирер!
— Нет!
— Да!
— Правда! Он самый! А кто это с ним, обнимает его за плечи? Не Рехак ли?
— Она! — тихо сказала Хильдегунда. — Госпожа профессор Рехак, Ехидна!
В баре царила кромешная тьма, приглушенный свет тускло озарял темно-красный плюш уютных отсеков. «Эдем» — сплошь темно-красное. В глубине помещения ничего толком не разглядишь.
— Два бокала шампанского? — спросила барменша.
Виктор безвольно кивнул.
И среди этого мрачного багрянца, между стойкой и танцполом, в центральном отсеке, точно лампион, сияла красная щекастая физиономия профессора Шпацирера, а рядом — крашеная рыжая прическа Ехидны. Внезапно лампион словно бы вырос в размерах, разгорелся ярче, огонь прожег маску, проел дыру в бумаге, нет, рот сделался большим, широким, белым, Шпацирер смеялся, да как — веселым, счастливым смехом, приглашая всех присоединиться! Он вскинул руку вверх, замахал — заметил Виктора и Хильдегунду. Идите сюда, садитесь с нами! Словно подчиняясь дистанционному управлению, они взяли свои бокалы с шампанским, переглянулись, пожали плечами и пошли к плюшевому гроту. Труда Рехак чуть отодвинулась от Шпацирера.
— Мы как раз отмечаем этот чрезвычайно интересный и поучительный вечер! — сказал Шпацирер. — Хотите шампанского? Ах, у вас еще есть! Что ж, в следующий раз угощаю всех! — Шпацирер демонстрировал бесшабашную веселость, которая казалась Виктору и возмутительной, и образцовой. — Есть хотите? Нам ведь не удалось закусить. Угощайтесь! Или вы все же поели в «Тельце»? Хотя икру можно есть когда угодно, в том числе и после ужина, а уж когда что-нибудь празднуешь — тем паче! Мы ведь празднуем, верно? Четверть века! Отмечено галочкой, подделано и все же несущественно, а? Ваше здоровье!
— Генрих!
— Это что же — пример гуманитарного или гуманного, профессор Шпацирер?
— Должен кое в чем тебе признаться, Абраванель. Я еще в ту пору всегда говорил, в том числе на педсоветах, Труда свидетель, что ты ученик творческий, прямо-таки гениальный. Был. И есть. Но — и это «но» мы пишем с большой буквы — твой интеллект разрушителен. Ведь интеллект бывает созидательный, а бывает и разрушительный…
— Еврейский интеллект, профессор?
— Виктор! — Хильдегунда.
Шпацирер примирительно взмахнул рукой.
— Оставь, это благая ненависть. Подтверждение тому, что я имею в виду. И ничего не изменит в том, что он был моим любимым учеником и что я определенно не умею обращаться с такими учениками. Не умел. И не умею. Знаешь, Труда, что он в восьмом классе сделал в одной латинской работе? Задание было — перевести стихотворение Проперция. И он перевел латинские элегические двустишия немецкими элегическими двустишиями. До сих пор помню начало: Просто болтливому ненависть вызвать у женщин и дев / зато без труда молчаливый... — Шпацирер опустил правую руку немного вниз, как бы подчеркивая цезуру в стихе, — в сети их ловит свои!
— Я помню это задание, но не знала, что он так красиво… — Хильдегунда.
— Правда красиво! — сказала Рехак. — Что ты ему поставил? Отлично?
— Неуд, разумеется! — ответил Шпацирер. — Задан был не стихотворный перевод, а точный подстрочник. Задание не выполнено. Неуд! Садись!
Шпацирер выпил, весело улыбнулся. Жестом показал, что пьет здоровье всех присутствующих. Взял гренок, зачерпнул ложку икры, намазал гренок, откусил, вид у него был совершенно счастливый.
Роберт Менассе (р. 1954) — современный австрийский писатель, лауреат нескольких литературных премий.«Блаженные времена, хрупкий мир» (1991) — трагикомическая история жизни некоего философа Лео Зингера, который свято верит, что призван написать книгу, способную изменить мир. В прошлом году это сочинение Лео Зингера — «Феноменология бездуховности» — действительно увидело свет: только написал его за своего героя сам Роберт Менассе.
Роберт Менассе (род. 1954) — известный австрийский прозаик и блестящий эссеист (на русском языке опубликован его роман «Блаженные времена — хрупкий мир») — посвятил свою книгу проблемам политической и культурной истории послевоенной Австрии. Ироничные, а порой эпатирующие суждения автора об «австрийском своеобразии» основаны на точном и проникновенном анализе и позволяют увидеть эту страну в новом, непривычном освещении. Менассе «деконструирует» многие ментальные клише и культурно-политические стереотипы, до сих пор господствующие в общественном и индивидуальном сознании Австрии.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.