Избранные произведения - [69]

— Хочешь еще немножко, а?

Это национальное португальское блюдо, вареные кукурузные початки с мелко нашинкованной капустой и репой, отец подтрунивает над твоим пристрастием к нему, называет его «жаркое из индюшки», но, поскольку я никак не могу привыкнуть к маниоковой каше с пальмовым маслом, я с жадностью ем кукурузные початки; слезы капают у мамы из глаз прямо в кастрюлю, я делаю вид, будто ничего не замечаю, а ей уже слышится раздраженный голос отца ночью в постели:

— Будь у меня деньги, мальчишка не учился бы у этого черномазого. Он слишком умен, чтобы ходить в эту дерьмовую церковную школу!

Я вздрагиваю всякий раз, когда слышу, как он говорит «черномазый», и мне становится стыдно.

Однако эта выцветшая от времени фотография, на которую падает луч солнца, с трудом проникающего сквозь ветви мандиокейры, не имеет никакого отношения к тому, что он говорит: мой отец изображен на ней в молодости, это он, подтянутый и элегантный, таким я его уже не помню. Он сидит, положив ногу на ногу, в белом парусиновом костюме, шляпу положил на другой стул, волосы с пробором посредине блестят от бриллиантина. Рядом с ним еще один молодой человек, отец рассказывал, что потом он погиб на охоте, в схватке с ягуаром или буйволом, звали его со Флориано, он в колониальном шлеме, на деревянном столе бутылки с вином; я слушаю отца, сидя у него на коленях в машине, он объясняет мне, что мы едем на остров, где находится бар, он свозит меня туда еще раз в воскресенье, угостит ангольскими национальными кушаньями с перцем жиндунго. Этого ни одна фотография не в состоянии напомнить, даже теперь, в послеполуденное время, когда солнце палит нещадно и я на мгновение забыл о мертвом Маниньо в церкви; и со свойственной нашему отцу манерой подробно объяснять, что к чему, здесь, сегодня я хочу поговорить об отце, мысленно вновь услышать его голос, словно бы опять с ним встретиться, ведь звук его голоса, все его умудренные жизненным опытом советы дают представление о том, каким человеком он был, и мало-помалу я воссоздаю его облик, теперь это уже не так трудно, потому что его улыбки больше не существует — она уже не появится на губах Маниньо.

Этот бар напоминал не то кафе, не то пивную — словом, был небольшим питейным заведением, их много на острове Муссуло, куда отец привез меня одного на машине, и я ужасно гордился, что из всей семьи он взял меня одного: Маниньо остался присматривать за нашей сопливой сестрой, а мама тогда болела малярией.

Отец умел играть на трубе: трам-пам-трам-пам-пам — и часто напевал португальское фадо времен войны 1914 года, он учил меня этой песенке, благодаря которой Рут через несколько лет встретилась с Маниньо, это произошло на площади с безобразным историческим памятником, и она отдалась на милость своего полководца. Я переворачиваю фотографию, на обратной стороне надпись, размытая нечаянно пролитой водой: 1 января тысяча девятьсот тридцать какого-то года.

Духовой оркестр бойко наяривает вальсы, молодежь танцует под звуки пьесы «Саммертайм», жара надолго завладела городом, он словно облачился в маскировочный стальной шлем из уродливо серых облаков, в предвечернем сумраке они кажутся черно-белыми тенями, а звезды напоминают недремлющее око часовых, наблюдающих за обстановкой, пока офицеры танцуют, и радость начинает рассеивать едва уловимый запах смерти и страха, исходящий от множества позолоченных шнуров, эполет на плечах и длинных или коротких рядов ярких орденских лент, приколотых с левой стороны, чуть повыше нагрудного кармана. Смокингов куда меньше, чем военных мундиров: всего один час, и мы вступим в третий год войны, знаешь, приятель, я человек бывалый, в этом деле собаку съел, но никогда еще мне не приходилось видеть, чтобы так скучно встречали Новый год, даже в прошлом году, когда пригласили мулаток из Китеше, было гораздо веселее, хотя их оказалось всего три, а нас — целая компания! И почему это нет серпантина, воздушных шаров, флажков, разноцветных ленточек или пальмовых веток, чтобы увенчать героев войны, отдыхающих от сражений, — это помогло бы придать более праздничный вид облачившемуся в мрачный стальной шлем городу?

И все же:

— Понимаете, завтра я могу умереть. Так почему бы сегодня мне не вспыхнуть как спичка, потеряв голову от прикосновения к нежной коже ваших плеч?

Осторожно, Маниньо! Мы вступаем в третий год войны, однако пока еще не появился второй Нгола Килванжи[29] и политики высших сфер свято верят, что так и будет до скончания века… Я услышал не произнесенные тобой слова, декольте твоей дамы все равно заставило бы тебя их сказать, когда бешеный ритм самбы босанова едва не принудил тебя пуститься в пляс, хотя ты не можешь себе такого позволить, ведь ты прапорщик с орденской лентой, ты должен сохранять серьезное выражение лица, ты находишься в офицерском собрании, среди избранных, а она — супруга главного поставщика армейского автотранспорта, так что прошу тебя, Маниньо, не делай этого, полночь еще не наступила, лучше побереги свои любезности для Рут, она сидит рядом со мной, не сводит с тебя глаз и шепчет мне с деланно равнодушным видом: