Избранные произведения - [67]
— Глядите! Это там, вон на той улице… Дона Эструдес, окажите мне такую любезность, оставьте для меня гроздь бананов…
— А как надо правильно говорить, сеньор, гроздь или связку? А как произносится — гроздь или грость? Скажите, мне так хочется знать. Ага! Значит, гроздь. Да благословит вас господь за помощь!
Для своего возраста мы казались высокими и умели хорошо читать и писать, и слесарь по металлу Брито, всю жизнь проработавший в мастерской, почерневший от пыли и копоти, величал нас, мальчишек, «сеньорами», точно мы были взрослыми. И вот эту дружбу со слесарем Брито я считаю началом нашего счастья, И одновременно источником глубоко затаенной боли, ты о ней знаешь, Маниньо, а ты понятия о ней не имеешь, мамочка, раз ты требуешь, чтобы я вскочил с места и направился к входной двери, где меня ожидает сеньор Брито. Но я не пойду к нему, мама, не пойду. Потому что он причинил мне величайшее зло, какое только мог причинить; потому что он заставил меня испытать такие же страдания, какие выпали на твою долю, когда ты узнала о смерти младшего сына; потому что из-за него я лишился покоя счастливого своим неведением ребенка, каким был до тех пор, любознательного первого ученика, получавшего награды в школе. «Ах, так это тот самый умница, который все знает и даже умеет рисовать?..» — как я тоскую, Мария, о нашем прошлом, об этой твоей необдуманно жестокой насмешке, больше даже, чем о том, что впервые увидели мои глаза и чего я не забуду, пока бьется сердце.
Для тебя, Маниньо, горят восковые свечи, они будут сопровождать твою душу в полумраке церкви, и для него тоже; от тела мертвого юноши с трудом оторвали убитую горем мать, целовавшую его засыпанные песком глаза с криком боли и ужаса, веками раздававшимся над ангольской землей: «Mon’ami, mon’ami! a-mu-jibila nê!»[27]
Его обвинили в воровстве и принялись обыскивать, уже мертвого, разорвали рубашку, белые брюки, даже синие в полоску трусы, высыпали на землю все содержимое папки, которую он нес под мышкой, не забыли и о пряжке на ремне, о темных очках, обо всем, что страх и уснувший разум считали опасным и подозрительным, а ты, скорбящая мать, в твоем широком одеянии из черной материи, распахнутом, точно крылья огромной летучей мыши, сосущей кровь мертвеца, казалась им зловещим предзнаменованием грядущих бед. Кто-то зажег свечу, маленький огарок за упокой души этого несчастного, который мирно шел с работы домой, когда вдруг весь наш муссек наполнился криками, топотом бегущих ног — я распахиваю окно, все кафе и скверы на улице Сан-Пауло опустели, и разъяренная толпа вопит, охваченная единым порывом:
— Смерть негру!
Никто не знает, кого и за что хотят убить, народу сбежалось едва ли не сто тысяч человек, и все кричат, пытаясь скрыть свой страх. Ты это видел, Маниньо, я тоже видел, и тогда Пайзиньо захлопнул окно, потому что ты готов был из него выпрыгнуть, я удержал тебя взглядом, три пары одинаковых глаз глядят друг на друга — одни в отчаянии — оттого, что нельзя выйти на улицу и показать всю силу своего гнева; другие в тоске — оттого, что не может восторжествовать справедливость; третьи — мои — исполнены печали и тревоги, они устремлены на юношу в белом, прижавшегося к стене, ладони его рук, точно белые бабочки, взлетают навстречу дикой своре бродячих собак мабеко:
— Я ничего не брал, хозяин! Клянусь, это не я!
Округлившиеся от ужаса глаза и страх, сжимающий кольцо, стиснутые кулаки, закрытые ставни, ветер смерти бежит по улицам, ветер выпущенных на волю оборотней, и нет поблизости колдуна, способного их усмирить, подчинить своей власти. Кулаки, камни, палки, хриплое дыхание, короткие возгласы: «Так его, так! Хорошо! Получай, мерзавец!» — сбегаются опоздавшие:
— Смерть негру!
Он был уже у самого дома, оставалось совсем немного, он уже собирался вычеркнуть этот день в мысленном календаре, который каждый из нас держит в голове, то был бы седьмой день, когда умирают утром, с семи до семи тридцати, воскресают с семи тридцати до пяти, пока работают в конторе, а затем начался его крестный путь, восхождение на голгофу, по улице Миссии в квартале Кинашиши, — с каждым шагом все больней сжималось его сердце, все более зоркими и внимательными становились глаза. Не глядя, они видели всех и все и притворялись равнодушными, наученные предшествующими шестью днями: беззаботная полуулыбка, серьезное лицо, покровительственный вид отца семейства — такой житейской премудрости научили его шесть дней умирания на улице. Ему предстоял седьмой день, он мечтал отдохнуть под мелодичное бульканье воды в кастрюле, в которой мать готовила еду, а теперь она распласталась над ним, точно летучая мышь, живое воплощение боли, и целует его запорошенные красным песком глаза, окровавленное, все в ссадинах лицо. Слесарь Брито хватает железный лом и легко, без всякого усилия, точно перед ним зрелый плод папайи, рассекает юноше череп, я видел это сквозь щели в жалюзи, от которой братья, несмотря на все старания, никак не могли меня оттащить. У слесаря Брито было все то же продолговатое худое лицо с одним глазом, крючковатый нос и почти черная от дыма и копоти кожа — только улыбка на нем отсутствовала, робкая восторженная улыбка, с давних пор выражавшая его восхищение мною, тем, что меня приняли в лицей:
В повести «Ана Ананас» показан Гамбург, каким я его запомнил лучше всего. Я увидел Репербан задолго до того, как там появились кофейни и бургер-кинги. Девочка, которую зовут Ана Ананас, существует на самом деле. Сейчас ей должно быть около тридцати, она работает в службе для бездомных. Она часто жалуется, что мифы старого Гамбурга портятся, как открытая банка селёдки. Хотя нынешний Репербан мало чем отличается от старого. Дети по-прежнему продают «хашиш», а Бармалеи курят табак со смородиной.
Учительница английского языка приехала в США и случайно вышла замуж за три недели. Неунывающая Зоя весело рассказывает о тех трудностях и приключениях, что ей пришлось пережить в Америке. Заодно с рассказами подучите некоторые слова и выражения, которые автор узнала уже в Калифорнии. Книга читается на одном дыхании. «Как с подружкой поговорила» – написала работница Минского центра по иммиграции о книге.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…