Избранные произведения - [29]
Присев у дверей, дона Шиминья начала рассказывать, и соседи тут же почуяли: речь пойдет не о том, что Санта прогнала очередного жениха или ухлопала половину жалованья на подарки, тут дело посерьезней. Лица нахмурились.
— Она рассказала мне все. Да разве она человек? У человека сердце есть. У нее, Санты, — ни сердца, ни стыда, ни уважения к старшим. Она все мне рассказала, соседки. И похоже, что это правда. Спуталась с белым. Говорит, что любит его. Хочет от него ребенка родить и воспитать.
Стало так тихо, что слышно было, как дышат люди и шелестит под ветром листва. То, о чем подозревали и шептались, оказалось правдой, и правдой пугающей: теперь она облеклась в слова и вызывала ярость. Где это видано — согрешить и во всеуслышание, словно бы с похвальбой, рассказать о своем грехе как о добром деянии?! О грехе, пусть даже невольном, надо молчать, надо закопать его поглубже и не вспоминать о нем. Но тут люди вспомнили, что дона Шиминья много раз говорила: Санта упрямо хочет ребенка, и потому в ожесточившихся сердцах приоткрылась щелочка для жалости и прощения. Соседи призадумались, но дона Шиминья была начеку.
— Потаскуха она! Что за судьба мне выпала! Я ведь ей как родная мать. Я ее вырастила, вынянчила! Работу ей нашла, и не за спасибо: свои деньги отдала, чтобы взяли ее. И вот благодарность?! Опозорила, опозорила…
Луминга, женщина старая, мудрая, всего на свете повидавшая, сказала:
— Так-таки сама все и выложила?
— Сама! Поверите ли: я, говорит, беременная. Я на нее с кулаками, а она: не бейте, мама, своему внуку повредите. У меня и руки опустились. А она плачет: «Святая Анна, защитница моя, знает, что я не виновата. Я не грешница, не распутница, а только одна больше жить не могу».
Соседки загомонили, а потом разом стихли. Все осуждали Санту, но каждый по-своему. Был тут, помимо этого, и страх, были и угрызения совести. Дона Шиминья продолжала что-то бормотать, словно бы оправдывалась. А в дверях показалась Санта, стала перед всеми. Ни дать ни взять — явление богородицы.
Ее тонкое тело распрямилось, вроде бы она хотела, чтобы все ее разглядели, а глаза были кроткие и безгрешные. Люди выбросили дурные мысли, позабыли про свой праведный гнев, глядя на девушку Санту. Она больше не плакала, и одежда не висела клочьями. Желтая косынка стягивала курчавые волосы. Она о чем-то думала, долго думала, и никто не решался нарушить молчание, чтобы не сбить ее, а потом обвела толпу соседей взглядом, на каждого посмотрела в отдельности, и каждый чувствовал, что взгляд этот проникает ему в самую душу, читает самые потаенные мысли. Иные отвели глаза, попятились, едва не пустились наутек. Снова разгорелась злоба, заглушив сострадание и непонятные угрызения совести. Издалека донеслись вопли мальчишек, затеявших какую-то игру. Санта посмотрела туда, на зеленые кроны мулембейр, — там она всегда встречалась с поклонниками, — неосознанным движением прикоснулась к животу. В другой руке она держала чемодан и маленький мешочек.
— Бесстыдница, — прошипела Милия.
— Конечно, бесстыдница, весь стыд доне Шиминье достанется…
Все опять смолкли. Моргнули кроткие испуганные глаза. Санта сделала несколько шагов, попросила:
— Благословите…
Дона Шиминья оглядела падчерицу своими мышиными глазками, потом сплюнула с презрением — больше у нее уже ни на что сил не оставалось.
Санта поправила свой желтый платочек, пригладила выбившиеся волосы и пошла прочь, не сказав больше ни единого слова. Она не слышала, как распевают мальчишки среди деревьев — сколько раз улыбались там женихам ее сине-черные глаза. Ныне и присно слышала она лишь голос собственного сердца.
Макуту появился на свет совсем не так, как другие муссеки.
Поначалу это был просто огромный пустырь — красновато-желтые пески, среди которых упрямо росла одичавшая маниока — брошенное на произвол судьбы дитя пашни. На пустыре свистел горячий ветер. Ему было где разгуляться — местность была совсем ровная, если не считать четырех мулембейр. Только вдалеке, там, где уже чувствовалось дыхание океана, стояли, зеленели деревья, окружая полупересохшее озерцо.
Вот в одно такое ветреное утро пришел в Макуту человек. Он прислонился к стене древней лачуги и окинул взглядом пески. Ветер гнал по равнине красноватую пыль, она оседала на чахлых, иссохших от зноя листьях маниоки, покрывала их темным налетом. Он больше не смотрел в сторону моря: все равно ничего не увидишь. Далеко оно. Вокруг пришельца в гигантском котле времени варилась жизнь и смерть обитателей Макуту, а рядом с ним стояла убогая бакалейная лавка, где продавалось все что угодно: табак и спички, иголки и нитки, масло пальмовое и оливковое, сахар и соль, уголь и вино.
Человек твердо знал: здесь родится жизнь, через песок потечет река, а он должен омыться ее водами, поудить из нее рыбки.
И года не прошло, как в доме под огромным тамариндом появились окна с железными ставнями, и новые двери, и новая цинковая крыша, и полки стали ломиться от товаров, товары-то все были тщательно прикрыты, чтобы мухи не садились, и сам хозяин стоял в дверях. Безграмотная вывеска над его головой возвещала: «Лафка Сантоса».
Максим Осипов – лауреат нескольких литературных премий, его сочинения переведены на девятнадцать языков. «Люксембург и другие русские истории» – наиболее полный из когда-либо публиковавшихся сборников его повестей, рассказов и очерков. Впервые собранные все вместе, произведения Осипова рисуют живую картину тех перемен, которые произошли за последнее десятилетие и с российским обществом, и с самим автором.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!