Избранные произведения - [28]
Она схватила Санту за волосы, швырнула падчерицу на землю, стала хлестать по щекам. Санта и не пыталась защищаться, пальцем не пошевелила, чтобы прикрыть лицо. Она повторяла одно и то же, и голос ее дрожал, так что слов было почти не разобрать:
— Это неправда. Все это неправда. Я не люблю Жижи, но он совсем не такой. Мама на него наговаривает по злобе. Честное слово!
Старая Луминга оторвала мачеху от падчерицы, отвела Санту в дом. Соседи не расходились, пошучивали, а сами между тем вспоминали, какой новый свет сиял в черно-синих, лишенных ресниц глазах Санты.
Мало-помалу успокоившись, дона Шиминья рассказала о новом возлюбленном падчерицы. Чертов семинарист задурил Санте голову своими из книг вычитанными глупостями, дурацкими разговорами. Дона Шиминья стала подозревать, что Санта тайно увлеклась ворожбой, спиритизмом и прочим вздором, — и подозрения ее подтвердились.
— Каково матери было увидеть такое! Каково матери видеть, как ее дочь — пусть и не родная, — голая, без единого лоскутка одежды, занимается волшбой?!
Это зрелище въяве предстало очам доны Шиминьи, и она опять стала рваться в дом, чтобы отколотить Санту.
— Пустите, пустите меня! Я мать! — И она рухнула наземь. Ее подняли. — И называют это безобразие гимнастикой! Хватает же наглости. Он ей напел в уши, что гимнастика избавит ее от горба! Я в клочья разодрала поганую книжку, которую он ей подсунул. Там картинки, а на них — голые мужчины и женщины! А она не отдавала! Чуть не подралась со мной!
Она опять хотела ринуться к падчерице, но ее удержали. Тогда, дрожа всем телом, она опустилась на землю.
— Гимнастика йогов — вот как она это называет! Только меня не проведешь! Я знаю, что это за гимнастика! Стоит голая, прижалась к стене, а сама смотрит на себя в зеркало… Это самая настоящая волшба!
…Неправда, неправда. Но Санта больше не могла выдержать. Она бросилась на свой топчан и заплакала, зарыдала, кусая подушку, стуча кулачком. Было отчего: Жижи пришлось прогнать — он слишком много себе позволил; развеялась еще одна иллюзия: Санте казалось, что он совсем другой, непохожий на других парней, не курит, пьет только самую малость, чтобы не обидеть приятелей… И вот пожалуйста — оказался такой же, как все, даже еще хуже… Начитался скверных книжек… Она ему сказала: «Больше не ходи сюда!» — а потом весь День проплакала, и от пыли одиночества першило в горле, когда она стояла под старой мулембейрой — той самой, на которой он когда-то хотел вырезать сердце, а в нем — их имена… Плакала Санта и оттого, что мачеха все наврала: от гимнастики йогов ей и вправду стало легче, спина понемножку распрямлялась…
И от искренних слез Санты люди жались поближе к стенам своих домов.
Глаза у Санты были кроткие, спокойные и смотрели прямо в лицо тому, с кем она говорила. Иные считали, что глаза у нее уродливые: без ресниц, как у рыбы, и цвет какой-то непостоянный. Другим нравился их влажный блеск, нравилось, что они не то синие, не то черные и меняют цвет, как тихая озерная вода под ветерком. А ресницы у Санты выпали еще в детстве, и много лет спустя она просыпалась в ужасе: хотела открыть глаза, посмотреть, как скользят солнечные лучи по стене, и не могла. Веки слиплись, точно склеенные каким-то желтым клеем. Санта плакала от страха, но потом привыкла и больше не звала дону Шиминью, которая когда-то приходила с чашкой теплой воды и осторожно обмывала ваткой склеенные веки, возвращала больным глазам свет, а душе — радость. Теперь вместо этого она плакала — научилась плакать по своему желанию, — и слезы постепенно размывали липкий клей.
Сейчас ей было стыдно: день выдался такой погожий, свежий ветерок посвистывал в жердях изгороди, сонно попискивали птицы да изредка слышались голоса людей — люди шли на работу. И вдруг начался этот крик и гвалт, и набежало множество народу.
Вначале все просто стояли у дома — жалели Санту, которую так нещадно бьют. И женихи все разбежались, испугавшись этой истории с Жижи. Снова, несмотря на ранний час, начался шум, послышались звуки ударов, крики доны Шиминьи. Луминга первая потеряла терпение, постучала в дверь, закричала:
— Кума Шиминья! Хватит! Не мучь девчонку!
Никто не отозвался. Слышались только удары, а потом все стихло. Луминга в нерешительности поглядела на соседей; но никто не осмеливался войти в дом: дона Шиминья была дама известная, ее уважали и побаивались, она зарабатывала немалые деньги благодаря своему искусству: готовила на продажу разные лакомства. И когда она показалась на крыльце, все попятились в почтительном страхе и удивлении. Дона Шиминья молчала, и никто не осмеливался нарушить это молчание. А потом устало заговорила, и голос ее заглушил рыдания Санты — и рыдала-то девушка в этот день не так, как всегда.
— Позор мне, соседи! Позор на мою голову!
Она снова замолчала. Ветер шелестел на крыше, шуршал темно-зелеными листьями мулембейры. Наступало утро. Люди, сгрудившись в кучу, ждали. Каждый в глубине души надеялся, что наконец-то случилось то, о чем все раньше шушукались и сплетничали, то, что могло случиться, но вопреки лукавым усмешкам и подмигиваниям не происходило. Сейчас же и вправду что-то стряслось. То, о чем они говорили, то, во что не верили, хоть и передавали дальше, произошло, а девица Санта только притворялась тихоней, а на самом деле оказалась бесстыдницей, каких свет не видывал.
Максим Осипов – лауреат нескольких литературных премий, его сочинения переведены на девятнадцать языков. «Люксембург и другие русские истории» – наиболее полный из когда-либо публиковавшихся сборников его повестей, рассказов и очерков. Впервые собранные все вместе, произведения Осипова рисуют живую картину тех перемен, которые произошли за последнее десятилетие и с российским обществом, и с самим автором.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!