Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [5]

— Уж очень он жаден до денег, — сочувственно проговорил староста. — Мог бы и не брать с тебя залога. Сын у него офицер, по нескольку раз в год деньги ему присылает.

На ее измученном лице появилось презрение, и она бросила холодно:

— Рассуди он так, я ему долгих лет пожелала бы!

У старика был явно озабоченный вид; не переставая вздыхать, он собрался уходить.

— Что я ему теперь скажу? Идти к нему с теми словами, что ты говоришь, все равно что раскаленный уголь на ладони нести...

— А вы ему скажите: она, мол, что сухой бамбук, из нее масла не выжмешь!

Не оборачиваясь, старик сердито буркнул:

— Сама пошла бы к нему да сказала! В ваших делах сам черт не разберется!

Она поняла, что господин У действовать силой не будет, раз прислал к ней старосту, чуть-чуть успокоилась и решила: впредь, с кем бы ни пришлось говорить, отвечать одно: «Залог внести не могу, а аренду буду платить тем, что родит земля». Надо встречать всех этих людей приветливее и радушнее, говорить самые жалостливые и просительные слова. Тогда, может быть, они смягчатся и замолвят за нее словечко, а от этого ей хуже не будет. Прежде всего она пригласит их зайти в дом, угостит чаем, покажет им свои корчаги, чтобы они сами увидели, как у нее мало зерна. Потом поведет их на огород. Чеснок взойдет только через месяц, а капуста и репа созреют к зиме. Сейчас, правда, уже есть батат... Если господин У захочет, она с удовольствием отнесет ему две корзины; если нет — пусть пеняет на себя, ее совесть будет чиста. Она во что бы то ни стало добьется правды. Пусть сам начальник уезда явится к ней — она и его не побоится.

Дни шли, но в ущелье никто больше не приходил. На душе у нее стало спокойнее. Каждый день поливала она огород, уже появились нежные голубоватые ростки чеснока. Лук вытянулся, ярко-зеленый, глянцевитый, его можно было нести на базар. Капуста и репа (она все время оберегала их от прожорливых гусениц) росли день ото дня. Как только все это созреет, она обязательно угостит господина У, а потом, когда около хижины станут краснеть мандарины и желтеть апельсины, она отнесет ему несколько корзин. Пусть только господин проявит к ней милосердие, откажется от арендной платы и залога и не присылает своих людей, — а уж она в долгу не останется. Она оценит хорошее отношение, в знак признательности пошлет вкусные вещи, отблагодарит за добро. Она знала, что богатые не едят тыкву и батат, но от мандаринов, апельсинов и овощей вряд ли откажутся. Посылают же они своих слуг на рынок за фруктами и овощами! Она решила накануне Нового года — числа двадцать четвертого двенадцатого месяца, когда обычно готовятся всякие праздничные лакомства, — подарить господину У парочку жирных кур. Она тщательно осмотрела цыплят, когда кормила их гаоляном. Белянку нести не годится: белый цвет — цвет траура, а чернушки некрасивы — у них кожа темная. Наконец она выбрала пеструшек, желтых в черную крапинку, хотя куры этой породы неслись лучше...

Однажды среди ночи жена Ши Цина проснулась от бешеного лая собак и тут же услышала оглушительный треск. В комнате, наполненной дымом, было светло. На кухне за стеной полыхало пламя. Она соскочила с кровати и хотела бежать к реке за водой, но, увидев, что огонь уже охватил крышу, торопливо стала вытаскивать одного за другим сонных детей, постель и одежду. Выпущенные из клетки куры улетели прочь, хлопая крыльями. Она вытаскивала вещи до тех пор, пока не загорелись волосы. Огонь в хижине ревел, прыгал, смеялся, бушевал жестоко и неумолимо. Листья на мандариновых и апельсиновых деревьях почернели. Когда огонь утих, в темноте над кучей тлеющих головешек все еще вспыхивали красные языки, подымался дым. Жена Ши Цина думала о своей хижине, которую долгие годы обстраивала и ремонтировала, о вещах, которые ей достались с таким трудом, о сгоревшем поросенке... и вдруг безудержно разрыдалась, изливая в слезах все обиды и страдания, пережитые ею за эти полгода.

Наплакавшись, жена Ши Цина, не отрывая печальных глаз от пепелища, над которым еще вспыхивали огоньки и вился дым, отослала детей спать под мандариновое дерево. Она вспомнила, что огонь, на котором она вчера вечером готовила ужин, погас, еще когда она мыла посуду. Перед сном она, как обычно, подмела все вокруг очага, хворост и солому отложила подальше. Отчего же загорелась хижина? Чем больше она думала, тем больше удивлялась. Не иначе кто-то поджег. Неужели люди пошли на такое злодейство, чтобы выгнать ее? Она прилегла около детей и забылась ненадолго в тяжелом сне. Рассвело. Она увидела на пепелище обуглившегося поросенка, обгоревшую корчагу из-под соленых овощей, вместо продуктов пепел, вместо домашней утвари угли — и снова, не выдержав, заплакала. Мотыга, серп и топор пришли в негодность, не стало ведер, которыми она поливала овощи на огороде, — чем же ей теперь работать? Спать можно и под деревьями, а вот землю голыми руками не вскопаешь, травы не накосишь, овощи не польешь. Как быть? Можно было бы продать поросенка и на вырученные деньги купить ведро и мотыгу. Но поросенок сгорел. Куры... цыплят не возьмут, а продать одну-единственную несушку — много ли на выручку купишь? Подождать, когда поспеют овощи, продать их и купить самое необходимое, — но ведь придется ждать самое меньшее два-три месяца. А чем до тех пор кормиться? Собранный батат она хранила в хижине — в погреб еще не успела спустить, и он весь сгорел. Потеряно чуть ли не на полгода продуктов. Она содрогнулась. Теперь ей куда тяжелее, чем в тот раз, когда забрали хозяина. Оставшись без мужа, она могла взяться за работу, чтобы прокормить детей, теперь же они обречены на голодную смерть!