Избранное. Том второй - [187]
Октябрь. Покоя и грусти полна земля. Хлебов уж нет. И поле вдоль тракта в рыжей стерне. Ещё не выветрился дух пшеничный, бензиновый чад, а к ним уже добавился запах соломенной гари и прели.
Из рощицы махорочная видна макушка зарода. Наверно, недоспело сенцо – сырым сметали, вот и чернеет. Тракторист, если и спит, то скорее всего, в тёплом сене.
Затаив шаг, обхожу болотинку, которая за три года усохла и облысела. Бородавчатые кочки стянуло травой и побуревшей осокой. Внизу что-то пышкает, и этот клочок умирающего безобразия кажется мне одушевлённым. У запущенного колодца остановился, потрогал обрывок цепи на валу. С истлевшего сруба, на котором дремали мокрицы, пахнуло плесенью. Из углов тянулись кверху квёлые, на тонких ножках грибки. Вода зоревая, студёная зацвела и тёмными заплатами проглядывала из-под мокнущих щепок, колёсной ступицы, палок, опила. Одно из пятен отразило сумрачное скуластое лицо с неухоженными бровями, с широким раздувающимся носом, с каменными губами. Но всё это, даже пилотку со звёздочкой, заслонило куполом толстой ладони, опустившейся к воде. «Странно как со стороны-то себя наблюдать!» – подумалось. Ладонь свычно разгребла сор и зелень, помокла раздумчиво и, перевернувшись, стала сосудом, полным знобящей влаги. Сухие, жёстко сомкнутые губы вытянулись свисточком и неожиданно нежно всосали затхлую воду. Язык понянчил её, поласкал и, не скупясь, протолкнул в гортань. По всему телу разошлась влага, и, может, избыток её сверкнул в расширенных, скрытных глазах. Две капли сорвались вниз: одна – в ладонь, другая – в колодец. Дальняя звонко тенькнула, и человек в колодце («Я это или не я?») торопливо сдвинул туго натянутые веки.
- Эк тебя! – проклекотал он, досадливо и, снова зачерпнув, оплеснул лицо, отёр платком щёки. – Так вот, тятя... Зря мы, выходит, колодец-то рыли. Отпала нужда – сиротствует...
С неведомых мне времён здесь был полевой стан, на котором неделями жили пахари. Для них и копали мы этот колодец. «Колодец, сынок, тут во как нужен!» – говорил отец, подавая мне бадью за бадьёй.
Я рвал с пупа, высыпая тяжёлую липкую землю. Ладошки нестерпимо горели.
- Чо морщишься, пыхтун? – видя недовольное моё лицо, ворчал отец. – Пойми, неразумный, колодец строим! Слышь, ты? Ко-ло-дец! После подойдут к ему устамшие люди, попьют водицы из ковшичка и нас помянут: «Ага, тут эть Корнил Тоболкин с парнишчонкой своим ковырялись. Дай им бог здоровья!».
Я посапывал и не отзывался. Отец – молчун, и я в детстве был такой же молчун. Зато мать поговорить любила. Кого ни встретит на улице – остановится, посудит. Лишнего, однако, не обронит: всё к делу.
В обед, принимая от меня бутыль с молоком, отец скосил глаза на мои ладошки и жалостливо скривился:
- Ух, поселенец! С такими-то руками какой из тебя работник? Ступай за подорожником!
Перевязав мои руки, велел идти спать. Я лёг было, обрадовавшись долгожданному отдыху. Но, полежав чуток, устыдился и стал опять у колодца. Зато как радостно было, когда испробовал первым вот этой самой подземной водицы. Недалеко она было, неглубоко. Со временем почему-то поднялась ещё выше. Уж и без ворота зачерпнуть можно. Моя вода, отцова вода... сла-адкая!
Долгие годы колодец служил людям верой-правдой. Воды хватало и на питьё, и на баловство. В Иванов день, бывало, подкрадётся скорая на ногу деваха – парню из ведра за ворот! Черно вокруг станет, знобко! Чёррт! Зубы чечётку выбивают. Очухается парень и – вдогонку за ней. А там, в кустах, девка сама в руки дастся. Может, для того и облила, что не терпится залётку обнять, а на людях стыдно. Случалось, сам в кусты побегивал, догонял кого-то...
«Отслужил, стало быть», – посочувствовал я колодцу, прикрыл его ветхий сруб рассохшимся творилом, валявшимся тут же без петель, утыкал щели травой.
А трактор томился, привязанный к пролеску сучёной вожжой борозды, ждал исчезнувшего хозяина. Вот явится он, и рядом с первой бороздой ляжет вторая, третья... всё поле заворонеет, залоснится тугими пластами. К запахам прежним добавится новый, глубинный, и звуки вокруг станут иными, и по раздвинутому пространству, дивя глаз, покатятся мятежные чёрные волны. Полюшко-поле...
Есть в осени какая-то загадочная влекущая тайна: хочется коснуться её и боязно касаться – вдруг исчезнет с разгадкой трепетное предчувствие лучшего!
А трактор стоит... Зажмурясь, шагнул я в поле, точно с крыши прыгнул. Под ногою хрупнуло что-то. «Груздь!» – угадал по звуку, но не наклонился, а почти побежал к трактору. Только одно теперь важно, только одно: лишь бы трактор был на ходу, лишь бы заправлен горючим.
С готовностью взверещал пускач, и вскоре к его заполошной трескотне подключился внушительный бас дизеля.
«Ну, тронули!» – трактор легонько взял с места. Из-под лемехов аккуратные змеились пласты. Оглядываясь и вздрагивая от счастья, я привычно тянул на себя и отталкивал рычаги. «Жданка моя! Жданушка!» – бормоталось в гуле, но своего голоса я не слышал, а слышал только, как лупит в грудную клетку нетерпеливое сердце, как жарко коробит пылающие щёки.
Поле гектаров во сто. Гон – без малого километр (от колка до дальней рощицы), а мужичина, которому кабина мала, щенячьи взвизгивает и готов прыгать от счастья соприкосновения с родимой землёй, кататься по ней и кричать от пьянящей радости. Воля же, отчий край! Три года ждал я этого мига. Да простят мне отцы-командиры, но в последний месяц службы я чуть не удрал. Душа домой рвалась, ныла, и всё казалось: вот-вот начнётся война и я уж не увижу родное гнездовье, не попью воды из своего колодца.
В публикуемых в первом томе Зота Корниловича Тоболкина романах повествуется о людях и событиях середины XVII – начала XVIII веков. Сибирский казак-землепроходец В.В. Атласов – главный герой романа «Отласы». Он совершил первые походы русских на Камчатку и Курильские острова, дал их описание. Семён Ульянович Ремезов – строитель Тобольского кремля – главное действующее лицо романа «Зодчий». Язык романа соответствует описываемой эпохе, густ и простонароден.
В новом романе тюменский писатель Зот Тоболкин знакомит нас с Сибирью начала XVIII столетия, когда была она не столько кладовой несметных природных богатств, сколько местом ссылок для опальных граждан России. Главные герои романа — люди отважные в помыслах своих и стойкие к превратностям судьбы в поисках свободы и счастья.
В сборник драматических произведений советского писателя Зота Тоболкина вошли семь его пьес: трагедия «Баня по-черному», поставленная многими театрами, драмы: «Журавли», «Верую!», «Жил-был Кузьма», «Подсолнух», драматическая поэма «Песня Сольвейг» и новая его пьеса «Про Татьяну». Так же, как в своих романах и повестях, писатель обращается в пьесах к сложнейшим нравственным проблемам современности. Основные его герои — это поборники добра и справедливости. Пьесы утверждают высокую нравственность советских людей, их ответственность перед социалистическим обществом.
Новая книга Зота Тоболкина посвящена людям трудового подвига, первооткрывателям нефти, буровикам, рабочим севера Сибири. Писатель ставит важные нравственно-этические проблемы, размышляет о соответствии человека с его духовным миром той высокой задаче, которую он решает.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.