Избранное. Том второй - [38]
— Ты это славно придумал, Добри, — похвалила она мужа. — Что нам стоит самим выкормить червя? А то отдадим тутовник, можно сказать, задаром, да и неизвестно еще, не изуродуют ли его, когда будут ветки рубить… А тут и я помогу, и ты будешь приглядывать…
— Как думаешь, хватит у нас места? — важно спросил Гашков, доставая табакерку и скручивая цигарку. — Неплохо было бы вырастить две трети из каждой унции… Сможешь соткать что-нибудь шелковое… Русину, снохе…
— Как не соткать, соткем, — согласилась старуха. — Шелк, он всегда сгодится. Да и сказать по правде — с коконов самые первые деньги идут, все равно что дареные…
— Места-то у нас хватит? Вот я о чем думаю.
— Как не хватить! — восторженно и убежденно ответила Гашковица, словно она давно уже все обдумала. — Наверху у нас три комнаты…
— Ха! — мягко перебил жену Гашков. — Ты и чулан за комнату считаешь?
— В чулан перейдут Русинчо с Тинкой. Ничего страшного, это же всего на месяц.
— Да, так, пожалуй, можно, — одобрительно кивнул Гашков и глубоко, со свистом затянулся.
Удобно откинувшись на твердую красную подушку, он с наслаждением выкурил цигарку, соображая, где и как можно разместить помосты для грены. Потом ему захотелось проверить свои соображения на месте, и он поднялся наверх. Давненько же не заглядывал он в эти комнаты! Все здесь показалось ему чужим и незнакомым. Комнаты, годами утопавшие в пыли и паутине, были выскоблены, вычищены, проветрены, пахло в них свежевымытым полом и чистым бельем. Гашков заглянул в чулан. Раньше там валялись сломанные корзины, старые шапки, дырявые решета, в углах громоздились кучи каких-то тряпок, драных мешков, протертой воловьей упряжи… Сейчас все это было вынесено, пол вымыт, а в углу на простой деревянной подставке Тинка аккуратно сложила матрацы, одеяла, пестрые домотканые покрывала. Небольшое оконце, через которое раньше еле сочился мутный ржавый свет, сейчас смеялось, сверкая чистотой.
Старый Гашков улыбнулся, обрадованный порядком, воцарившимся в его доме. «Надо же, — подумал он о молодой снохе, — взяли девку из бедняцкого дома, где, как говорится, хоть шаром покати, а вот ведь какая справная да умелая оказалась. Ишь как она тут все устроила!..»
Старик остановился в длинном узком коридоре и мысленно измерил его. Да, здесь тоже можно будет разместить несколько помостов поменьше. В два или три этажа. Надо только поискать старые жерди и колья.
Дверь слева вела в лучшую на этаже комнату. Сейчас ее занимали молодожены. Они еще до свадьбы долго возились там, что-то приколачивали, скоблили, белили и, наконец, обставляли. Но свекор даже не удосужился подняться и посмотреть, что и как переделали молодые, — в их жизнь не хотел мешаться, да и не тянуло его в эту холодную и давно запущенную часть дома. Сейчас его словно обожгло любопытством — во что превратила свою комнату молодая сноха? Заходить к молодым Гашков считал неприличным, но сегодня у него было веское оправдание — надо же посмотреть, сколько помостов можно будет у них поставить.
И он нажал на дверную ручку.
— Ха!
От неожиданности Гашков остановился, потом вошел, осторожно ступая и поглядывая под ноги, словно боялся раздавить что-то хрупкое. Пол был настолько отмыт и выскоблен, что блестел как свежевыструганный. В глубине комнаты стояла кровать — широкая, удобная, застланная кружевным на красной подкладке покрывалом. Две длинные подушки в белых наволочках были прислонены к стене. А над ними висел портрет Русина. Он был сфотографирован молодым солдатом — в белом кителе, белой фуражке, темных брюках и высоких мягких сапогах, даже на фотографии блестевших от ваксы. Портрет был оправлен в рамку из маленьких белых и розовых ракушек.
Старый Гашков никогда раньше не видел этого портрета и не знал, что у него в доме есть такая рамка. «Не знаем мы своих детей, — подумал он. — Росли они и мужали в казармах и окопах, изменились, а мы какими были, такими и остались». Возле кровати белые доски пола были прикрыты пестрыми плетеными дорожками. Гашков смерил их взглядом, испытывая какое-то странное благоговение, может быть, потому, что они чем-то напомнили ему врачебный кабинет. Откуда они, собственно, взяли кровать? Старый Гашков подошел к кровати, стараясь не ступать на чистые половики, и осторожно приподнял матрац. Ничего особенного — просто доски, настеленные на четыре толстых чурбака. А на них — матрацы.
Увидев комнату молодых, Гашков исполнился новым для него чувством уважения к юной снохе. Эта обстановка напомнила ему убранство гостиных в зажиточных городских домах. В такой комнате однажды принимал его Божков. В стене у кровати была неглубокая ниша. Сейчас ее занимало большое зеркало, которое долгие годы пылилось на полке в заброшенной лавке. Перед зеркалом стояли две коробочки и лежало несколько номеров газеты «Мир». Увидев орган своей партии, который он выписывал столько лет, Гашков одобрительно покачал головой.
— Ха! Читает ее, значит! — вполголоса проговорил он и снова повернулся к кровати. В углу у стены постель казалась несколько выше. Не задумываясь, не отдавая себе отчета в том, что он делает, старик приподнял край матраца, и вдруг плечи его дернулись, словно их чем-то кольнули. Под матрацем лежала пачка «Работнического вестника». Газета «тесных» социалистов! Гашков осторожно, словно боясь обжечься, дотронулся до пачки и вытащил несколько номеров, желая рассмотреть их поближе. Да, теперь ему многое ясно! Старик понял, почему вечерами сын так торопился уйти к себе, почему в праздничные дни, едва управившись со скотиной, Русин запирался и часами не показывался никому на глаза. А если отец спрашивал, куда он делся, сноха неохотно бросала: «Наверху», но что он там читает «тесняцкие» газеты, не говорила.
В том I «Избранного» Георгия Караславова (1904—1980) — крупнейшего современного болгарского писателя — вошли хорошо известные русскому читателю романы «Дурман» и «Сноха».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.