Избранное. Том второй - [37]

5

После свадьбы старый Гашков несколько раз пытался поговорить с сыном о политике, но тот, похоже, не очень-то хотел впутываться в эти дела. С одной стороны, отца это успокаивало: он считал, что ввязываться в политические распри не слишком полезно, а порой даже и неразумно. Сколько людей на его памяти оставили семьи и забросили дающее верный доход занятие, поверив в возможность политической карьеры! Но видя, как кипит село, как толпится в корчмах возбужденный народ, а нахальные мальчишки не жалеют глоток, чтобы убедить людей в правильности того, что большевики сотворили с Россией, старый Гашков злился и не находил себе места. Ему казалось, что мир катится в пропасть еще более страшную, чем развязанная либералами война. Правда, он еще надеялся, что такое творится только у них в селе, ну может, от силы еще в нескольких селах околии.

Однажды Гашков отправился в город поговорить с Божковым. Старый адвокат внимательно выслушал верного своего последователя и признал, что после войны дела идут совсем не так, как надо.

— Мы идем к анархии! — предостерегающе заявил он. Его синие, вздувшиеся на висках вены запульсировали быстрее. — «Тесняки» и «дружбаши»[14] ловят рыбку в мутной воде, а мы дремлем.

Божков объяснил Гашкову, что беспорядков следовало ожидать — народ настрадался и потому развелось слишком много недовольных, но что любому беспорядку можно и нужно положить предел, и это могут сделать только они, добрые болгары.

«Добрые болгары»! Это очень понравилось Гашкову.

— «Тесняки» и «дружбаши» бьют себя в грудь, уверяют, что они были против войны, и тем вербуют себе сторонников! — распалившись, продолжал Божков. — А разве мы не были против этой войны? — раздраженно спросил он, словно Гашков ему возражал. — Мы тоже были против. Почему ж мы тогда молчим? Кого сейчас призвали спасти Болгарию? Нас. Кто еще раз взял на себя труд указать народу путь спасения? Наша партия. — Божков помолчал, схватил Гашкова за отворот толстой домотканой куртки и, подчеркивая каждое слово, сказал: — Сейчас мы должны бороться не только за победу на выборах, мы должны бороться за то, чтобы за нами пошел весь народ…

Долго, убедительно, гладко разглагольствовал Божков перед старым своим приятелем. И закончил:

— Что касается вашего села, то там вся наша надежда на тебя. Собери родственников, близких, соседей, организуй их, поведи за собой все село. Ты человек честный, пользуешься авторитетом, тебя уважают, только действуй поактивнее.

Старый Гашков вернулся домой полный самых разнообразных планов. Вместе с тем он не мог отделаться от какого-то тайного страха, что все обстоит не так просто и что одной активностью многого не добьешься. Но если браться за дело, все-таки лучше начать со свата Ангела. Последнее время Лоев все больше молчал и, похоже, сторонился бушевавших в селе политических страстей. И Гашков, забыв о своей гордости и своих привычках, сам отправился к соседу. Начал он издалека — заговорил об осеннем севе, о яровых, о вике, которую пора было сеять, о том, что они могли бы вместе выращивать шелковичных червей. В этом году коконы должны быть в хорошей цене. Если повезет, можно вырастить не меньше двух третей из каждой унции грены.

— Я даю грену и помещение, ты — работу, — предложил Гашков. — Вон сколько у меня тутовника — целый сад. Какой смысл отдавать его чужим? А выручку поделим пополам!

Предложение Лоеву понравилось. Работы в поле у него было немного, Милин и Илия могли наняться в батраки, а снохам что делать? Пусть хоть шелковичных червей выращивают!

От сева и коконов Гашков незаметно перешел к политике. Говорил о мире, о новых реквизициях, о бунтах и революциях. Но Лоев только пыхтел, мычал, а высказываться не хотел. И не то было плохо, что он молчал, а то, что у него явно были какие-то свои соображения. Лоев не хотел спорить со сватом, боялся, как бы дело не кончилось ссорой, а это может повредить дочери, лучше уж молчать. Гашков все понял, — в глубине души он ничего другого и не ждал от свата. И разозлился.

— Загляни к нам как-нибудь, — довольно сухо пригласил он, — мы еще поговорим…

Лоев обещал зайти, проводил Гашкова до калитки, любезно попрощался и вернулся домой, подсчитывая, сколько можно будет заработать на коконах.

Дома Гашков улегся на лавку и задумался. В голове мелькали то планы укрепления в селе сил его партии, то расчеты по выкармливанию шелковичного червя. Он то на пальцах пересчитывал родичей, к которым стоило зайти поговорить о политике, то прикидывал прибыль, какую можно будет получить, если коконы окажутся хорошими. А почему бы им и не быть хорошими, подбадривал он сам себя. Комнаты светлые, широкие, тутовник густой, растет у самой воды, корм обеспечен, остается только как следует потрудиться. Но за этим дело не станет — лоевские снохи бабы ловкие, да и приглядывать за ними есть кому…

Гашков рассказал жене о том, что он задумал выращивать коконы. Обычно он не делился с ней своими планами, больше привык приказывать, да и она привыкла выслушивать его распоряжения и молча их исполнять. С тех пор как завелась у него язва, Гашков стал особенно нервным и капризным, так что жене приходилось угождать ему, как малому ребенку. Поэтому когда муж изредка делился с ней чем-нибудь, старуха радовалась, и сердце ее таяло от гордости.