Избранное. Том второй - [26]

Лоев еще раз перечитал сообщение о России, перечитал даже все объявления — кто знает, а вдруг среди них и кроется что-то важное, но ничего не прояснилось. Может, попросить кого-нибудь растолковать ему все это? Может, солдаты-фронтовики, изредка приезжавшие на побывку, знают больше? Хоть бы кто из сыновей поскорее приехал, уж они-то ему все бы разобъяснили.

Лоеву также очень хотелось понять, почему это так радуются либералы, словно бы Россия вдруг стала их союзницей! Неужто им на руку тамошние события? Или новое русское правительство делает что-то не то? Вот что мучило сейчас старого Лоева, вот что потел он, чтоб ему растолковали.

Он еще несколько раз побывал у Добри Гашкова. Но тот стоял на своем — поносил новую русскую власть и чуть ли не считал, что она и вправду послана самим дьяволом. И однажды, измученный сомнениями и подгоняемый непреодолимым любопытством, Лоев оделся потеплее и отправился в город. Решил сам побывать у Божкова и своими ушами услышать, что думает обо всем этом старый адвокат-русофил. Божков сказал ему то же, что и Добри Гашков.

— Что же теперь будет с Россией? — взволнованно спросил Лоев.

— А ничего не будет, — с глубоким отвращением ответил Божков. — Это правительство не пользуется поддержкой ни у Антанты, ни у русского народа. Скоро оно падет, если уже не пало, и Россия останется ни с чем. Вот и все.

— Почему ни с чем? — Лоев и этого не мог понять.

— Потому что она ничего не получит после поражения Германии и Австро-Венгрии, — раздраженно ответил Божков.

Лоев вернулся домой унылый и еще более растерянный. Что-то туманное было и в речах Гашкова, и в объяснениях старого адвоката. И потом, если Россия погибнет, что будет с Болгарией? Лоев был уверен — в России понимают, что болгарский народ не желает воевать против своей освободительницы и что сейчас его погнали на войну насильно. Он не сомневался, что завтра, когда великие державы сядут за стол переговоров, чтобы решать судьбы мира, сильная и непобедимая Россия защитит Болгарию. Да разве она может поступить иначе? Его вера в правду, в благополучие, во все доброе и светлое была связана прежде всего с Россией. А ему говорят, что Россия погибла.

«Неправда, — не верил Лоев. — Россия не может погибнуть! »

Говорят, новые русские правители вроде наших «тесняков». А что такое «тесняки», «тесные» социалисты? «Тесным» социалистом считался у них в селе Калофер Калайджиев, а в городе — Иван Тонев. Ни о том, ни о другом никто не может сказать ничего плохого, Калофер Калайджиев, тот и вовсе был мужик крепкий, хороший хозяин. За что боролась его партия, Лоев не знал, да и до сих пор этим не интересовался. Вроде бы за равенство, но какое такое равенство, ему было неясно.

И Лоев собирался, как только Калофер вернется с фронта, сходить к нему и как следует порасспросить обо всем. Чему-то научиться никогда не стыдно. И никакой измены своей партии в этом нет. Если же Калофер начнет изворачиваться, можно с ним и сцепиться… А что? Когда речь заходила о России, Лоев еще никому не давал спуску. Да он и к самому Ивану Тоневу пошел бы, и ему бы не спустил, скажи тот хоть словечко против Деда Ивана… Подумаешь, ученый, что из того?..

После перемен в России в корчмах все чаще стали говорить о «тесных» социалистах. Лоеву было не очень понятно, почему это «тесняков» смешивают с русскими правителями, ранее никому не известными большевиками, он внимательно прислушивался ко всем разговорам.

О «тесных» социалистах все чаще стали говорить и приходившие с фронта отпускники. Они рассказывали, что «тесняки» тайно распространяют на фронте листовки и воззвания, направленные против войны, против либерального правительства, против Фердинанда и его клики. Фронтовики одобряли «тесняков», их борьба за мир вызывала всеобщее сочувствие. Видно было, что «тесняки» не только храбрые солдаты, но и бесстрашные агитаторы. «Война войне!» — призывали они. По мнению Лоева, ничего плохого в этом не было. Если бы все так поступали, ненавистные либералы давно бы сковырнулись, а Фердинанд собрал бы свои швабские пожитки, и был таков.

Летом приезжал на побывку Стоян, старший сын Лоева. Тогда еще не было всех этих событий, да и Стоян ни о чем не мог рассказать толком, — он служил в тыловых частях, на каком-то складе, жил неплохо и только ждал, чтобы война благополучно кончилась и можно было бы подобру-поздорову вернуться домой. Младшие, Милин и Илия, были на фронте. Они уже давно не приезжали в отпуск и именно их с таким нетерпением дожидался сейчас старый Лоев. Будь они здесь, уж, верно, ему многое сделалось бы ясным. А что сыновья знали интересные вещи, видно было даже из их писем — особенно из писем Илии, исчерканных военной цензурой.

Вскоре по селу разнесся слух о мире между Тройственным союзом и Россией. И газеты уже писали об этом. Теперь важно было договориться с Англией и Францией. «Если это не удастся, — думал Лоев, — парни наши так и будут гнить на фронте, мучиться и погибать ни за что…»

А они все гибли и гибли. Каждую неделю, а то и чаще в село приходили вести об убитых. И тогда с ближних и дальних концов села неслись жуткие протяжные причитания. А сколько матерей и отцов, жен, сестер и братьев получали известия о тяжело раненных? Они ждали, оцепенев от страха, и ходили по селу сами не свои. Бросались к каждому приехавшему в отпуск солдату и с тревогой выспрашивали, не знает ли тот чего об их близких. Некоторые из раненых умирали, другие возвращались в село искалеченными, без рук, без ног, без глаз. Лоевы дрожали за своих, старуха смиренно крестилась перед иконой, невестки обмирали, завидев рассыльного.