Избранное. Том первый - [52]

— Да нет, он только поранил его, легко ранил, — объяснял Мандю, первым подбежавший к раненому.

Но по селу все-таки разнеслась весть о том, что Ганчовский убит.

Ночные сторожа схватили Диню и отвели его в общинное управление. Он бормотал какие-то угрозы, но видно было, что он испуган и постепенно трезвеет — накипевшая ярость уже остывала. Его заперли в подвале, и он слышал только, как щелкнул тяжелый висячий замок да как застучали шаги сторожей за крошечным оконцем, забранным прочной железной решеткой. Очутившись под замком, в полном одиночестве, Диню сознавал свою беспомощность и чувствовал страх, но не раскаяние. «Надо было его убить до смерти, — думал он с грустью и сожалением. — А то теперь будут меня по судам таскать ни за что ни про что. Это Манол Зетюв во всем виноват. Надо было и ему дать разок колуном по башке, чтобы помнил!»

Почему никто не приходит к нему? Время шло, а в общинном управлении не слышалось ни голосов, ни шагов.

— Значит, не опасно я его ранил! — подумал вслух Мангалче и прислонился к стене.

Он знал: сейчас все мечутся вокруг раненого, охают, ахают, толкаются, чтобы что-то увидеть и услышать. А о нем, Диню, никто и знать не хочет, никто и не спрашивает, за что он хотел убить Ганчовского.

Диню смотрел вверх, на окошко, грызя ноготь и чувствуя, как страдание, злоба, отчаяние теснят и душат его.

20

Только на третий день все село узнало точно, как произошло нападение, как фельдшер Нико перевязывал раненого и как его потом отвозили в город в повозке Атанасче. Георгий Ганчовский лежал теперь в пловдивской католической больнице, и доктора говорили, что выпишется он не скоро. Сын Бырзаковых, недавно вернувшийся из Пловдива, рассказывал, что ходил в больницу и просил разрешения повидаться с раненым, но медицинские сестры его не пустили. Уходя, он, однако, подошел поближе к докторам и слыхал, как они спорили, обсуждая вопрос, отрезать руку Ганчовскому или не отрезать.

— Значит, могут и отрезать? — спросил дед Боню Хаджиколюв, радостно мигнув.

— Непременно отрежут! — уверенно проговорил Алатурка.

И принялся рассказывать, как во время войны резали руки и ноги даже очень легко раненным.

— Не может господь его без пометы оставить за все его злодейства, — важно заключил дед Боню и оглянулся кругом, в надежде, что кто-нибудь закажет для него чашку кофе.

Иван потирал руки.

— Так ему и надо, этому мерзавцу… Все село встанет на защиту Мангалче… Все будут показывать в его пользу.

Но Димо только морщился.

— Ошибаешься, Ванё, ошибаешься! Вот увидишь — Ганчовский даже из этого выгоду получить ухитрится… Такой шум поднимет, что наши голоса заглушит… Теперь и власти на его сторону станут, и община перед ним отступит… И… дело о выгоне замнут.

Димо был прав: в некоторых пловдивских газетах уже появились заметки о нападении. В одной вечерней газете написали, что покушение на жизнь «известного общественного деятеля и бывшего депутата Георгия Ганчовского было организовано его политическими противниками…»

— Общественный деятель! — возмущался Иван. — Разбойник он, а не общественный деятель!

И, скомкав газету, он с ругательством отшвырнул ее прочь.

«Любому диву лишь три дня дивятся». Спустя неделю люди уже забыли про нападение, отвлеклись от него, занявшись своей обычной работой, беседами о внешней политике, разговорами и заботами о мелких домашних делах…

Как-то раз утром Иван запрягал волов в телегу, собираясь съездить на Кабатину и набрать немножко кукурузных стеблей на топливо. Денег на уголь не было, да и дрова приходилось беречь к зиме — ведь не на каждом поле росли вязы, которые можно было выкорчевывать…

— Соберем стебли, почему не собрать? — говорила мать Ивану. — И мешать они тебе не будут, когда пахать станешь, и топить ими станем зимой.

Солнце уже рассеивало легкий туман, когда послышался стук в ворота. Иван оглянулся. К воротам кинулась собака, и лохматая голова рассыльного Алекси скрылась.

Иван вышел за ворота и немного погодя вернулся взволнованный.

— Вызывают меня в общинное правление, — объяснил он.

— А зачем? — спросила мать, испуганно глядя на него.

— Не знаю. Кмет велел явиться сию минуту.

— Чтоб ему провалиться, этому общинному правлению! — раскричалась старуха. — Не дают людям свои дела делать, сами целый день прохлаждаются, вот и думают, что все такие же… Зачем вы его зовете, Алекси, а?

— А я почем знаю? — лукаво улыбнулся рассыльный, пожав плечами.

— Может, из города кто приехал? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

— Из города? Нет, ничего такого не было!.. Да если б из города кто приехал, неужто я бы вам не сказал?.. Кмет его зовет, а зачем зовет, он мне не говорил…

Но Алекси знал все. Он только что отвел в общинное управление Димо Стойкова и посадил его в подвал. Иван был уверен, что Алекси его не обманывает: ведь когда в прошлом году после выборов в общинное управление по селу разнесся слух, что кметом будет Минчо, рассыльный каждый день к ним таскался, вертелся вокруг Минчо и рассказывал ему обо всем, что делается в общине. Но как только политические партии были распущены, Алекси сразу заважничал, стал грубить или отмалчиваться.