Избранное. Том первый - [53]

— Погоди, сейчас схожу за кепкой, — сказал ему Иван и пошел к дому. Мать догнала его.

— Уж не заварили ли вы какую-нибудь кашу? — спросила она его, замирая от страха.

— Пустяки! — фыркнул Иван, но она заметила, что голос его звучит неуверенно, да и в лице он переменился.

— Знаем мы эти ваши пустяки! — заохала старуха и призадумалась.

Она поняла, что дело нечисто, и холодные мурашки поползли у нее по спине.

Телега была уже запряжена, в ней сидел Пете, закутавшись в суконный плащ Ивана и держа в ручонке стрекало. Тошка еще хлопотала в доме, старуха набирала воду, чтобы напоить волов. Женщины только и ждали Ивана, чтобы тронуться в путь, когда он вернется. Старуха то и дело поглядывала на ворота, вздрагивая при малейшем шуме, при любом звуке. По улице шагали люди и проходили мимо, слышались обрывки разговоров, оклики, но никто не поднял задвижки у калитки, никто не зашел к ним во двор. «Неладно дело, неладно», — думала старуха. Успокаивали ее только слова Алекси, утверждавшего, что Ивана в город не вызывают; но вместе с тем ее пугало то, что его задерживают так долго. «Отпустят, раз его только кмет вызвал», — подбадривала она себя. Вот если бы пришел полицейский из города, тогда бы другое дело было. Тогда Ивана, уж конечно, угнали бы туда. Но раз из города никто не приезжал…

— Бабушка, иди сюда! — нетерпеливо крикнул Пете.

— Сейчас, внучек, сейчас.

— Иди же! А дядя куда девался?

— Ушел по делам.

— Э-э, всё по делам да по делам! Когда же он вернется?

— Скоро.

Пете закутался в плащ, опустил головку на козлы и стал смотреть в сторону улицы. Он ждал, когда же со стуком откроются ворота, и шарил по ним широко раскрытыми живыми глазенками.

— Да иди же, бабушка! — повторил он, теряя терпение.

— Сейчас, внучек, сейчас, — снова успокоила его бабка, но на этот раз голос ее дрогнул, прозвучал неуверенно — казалось, она вот-вот заплачет.

Солнце уже поднялось высоко, от тумана и следа не осталось. День был ясный; небо, холодное, но прозрачное, раскрылось, словно голубое детское око. Куры бегали по двору и гумну, на дороге скрипели телеги и повозки, люди спешили на поля, на луга, на мельницы. Все старались поскорее закончить полевые работы, подготовиться к зиме. Осень стояла погожая, солнечная, но в любой день можно было ожидать, что погода испортится, похолодает, повалит снег.

Какой-то горький комок застрял у старухи в горле, сдавил ей сердце. Иван все еще не возвращался, и это явно было недобрым знаком. А что, если его задержат? Тогда всей семье руки свяжут! Кто же будет работать? Кто пойдет в поле? Правда, сев уже почти закончен, но, кроме сева, много других дел. А вдруг Ивана задержат надолго; придет весна, кто же тогда будет пахать, жать, молотить?.. «Господи, — думала старуха, ломая руки, — неужто суждено мне опять лямку тянуть, опять таскаться по полям, опять маяться на мужской работе? Обманул меня Алекси, чума его возьми! Обманул, как старый цыган!»

— Бабушка, да иди же ты! — захныкал Пете.

— Ох, глаза б мои ни на что не глядели, и зачем только я родилась на свет, чтобы мне все терзаться да мыкаться! — запричитала она, сгорбившись и оправляя платок. — Все только и норовят, как бы нам напакостить, все на нас глаза пялят, чтоб им ослепнуть!..

Ворота со стуком открылись, во двор вошла жена Димо, Вела, и подбежала к телеге. Собака залаяла, но, то ли увидев, что пришла только баба, то ли убоявшись хозяйкиной брани, поджала хвост, отошла в сторону и спряталась под маленьким навесом.

— Ох, тетушка, — проговорила Вела, остановившись у телеги и уперев руки в бока, — ты себе тут сидишь спокойненько да занимаешься своим делом, а…

— Что такое? — перебила ее старуха, вздрогнув. — Что случилось?

— Снеси ему какой-нибудь одежи, — ведь их в город гонят…

Старуха онемела. Она пыталась что-то сказать, но не могла рта раскрыть. «В город… значит, плохо дело», — только и мелькнуло у нее в голове.

— Заперли их в подвале, двух слов мне не дали сказать Димо… «Подумаешь, дело какое важное, говорю, словно у кмета кабриолет украли…»

— Когда же их угонят? — спросила старуха упавшим голосом.

— Скоро… Так говорили там…

— Кого задержали?

— Только Димо да Ивана.

— Невестка! — позвала старуха совсем убитым голосом. — Положи еды в полосатую торбу… Ох! Чтоб им всем ни дна ни покрышки… Никак не могут нас в покое оставить, чтоб им в могиле утихомириться… Ну, а за что их задержали, а? Ты спрашивала?

— Спрашивала, да не говорят, — с возмущением ответила Вела. — «Скажите, говорю, надо же мне знать…»

Тошка принесла длинную полосатую торбу, набитую хлебом и другой едой, и перекинула ее свекрови через плечо, а сверху положила небольшое одеяло; потом стащила плащ с сынишки и дала его в руки Мариоле.

— Отдай плащ, холодно мне! — заревел Пете и угрожающе замахал стрекалом.

— Не плачь, внучек, не плачь, это для дяди. Я скоро вернусь и отдам тебе плащ, — попыталась утешить его старуха, потом глубоко вздохнула и, как муравей, поплелась к воротам.

В общинном правлении было людно. Полевые и ночные сторожа, рассыльные и другие должностные лица проходили мимо, важные и безмолвные, словно не видя двух озабоченных женщин. Если одна из них пыталась спросить о чем-нибудь, ей отвечали коротко, отрицательно или просто пожимали плечами, не раскрывая рта. Пищу и одежду задержанным передали, но за что их задержали, собираются ли отправить в город и когда именно, этого говорить не хотели. Женщины просили кмета принять их, но он отказался. Вела яростно раскричалась, принялась ругать все на свете.