Избранное - [63]

. С этим билетом я вошел в огромный, величиной с комнату, лифт. На лестнице и у дверей стояли швейцары в ливреях. Итальянцы вообще-то народ низкорослый, но музейные стражи в старомодных серебряных ливреях выглядят великанами. Уборные, которые находятся возле так называемой Пинакотеки, формально считаются бесплатными — gratuito, но тем не менее внушительного вида старец у дверей как-то так подозрительно протягивает руку, словно бы хотел получить с меня лепту за пользование уборной. Вместе с большой группой туристов, а может, и паломников, их теперь не отличишь, я пошел вслед за седоволосой экскурсоводшей, она трещала как трещотка. Сегодня я немного опоздал, забыл завести часы, они остановились, и я вышел из дома только в девять. Наспех проглотил булочку с маслом и джемом, кажется, ананасовым, а может, апельсиновым, и помчался. К сожалению, закрытые ставни и шторы на окнах сбили меня с толку, еще накануне я страшно устал и спал как убитый. И теперь с толпой, в спешке и неразберихе, вместо того чтобы сразу пойти в собор, отправился в музей. Осмотреть такой музей — объять необъятное. Я вышел оттуда в 14 часов, перед самым закрытием, когда прозвенели звонки. После четырехчасовой ходьбы по музею следует хотя бы слегка подкрепиться. Я облюбовал скромный, ярко освещенный ресторан. Заглянул в меню. Какой-то супчик — сто двадцать лир, risotto[50] — двести семьдесят лир, цены на вина не указаны, впрочем, на столе стоят две бутылки. Белое и красное. Ядзяк уверял, что вино здесь вполне доступно, дешевле минеральной воды. Я заказал самые дешевые блюда, не обжираться же я сюда приехал. Впрочем, раз в день надо пообедать нормально, по-человечески. Ко мне с вежливой миной подошел официант, я ткнул пальцем в меню, добавив при этом слово «вино». Суп как суп. Овощной, с петрушкой, с морковкой, с цветной капустой. В пузатом графинчике подали вино. На глаз примерно пол-литра. Темное, цвета рубина. В стакане оно чуть светлее. Терпкое, приятное. Признаться, я наслаждался им, отпивая маленькими глотками. За соседним столиком некий слегка желтокожий азиат затеял с официантами дискуссию по поводу счета. В зале свободных столиков хватало, и черт меня дернул сесть возле туалета. Нет полного счастья на свете. Видно, так устроен наш современный мир. А вино отличное, в нем приятная терпкость и сила. Официанты молоденькие, все время в движении, как заводные. Не казенные, не слишком официальные, но внимательны, не то, что у нас, еле шевелятся, ходят с надутым видом, будто бы делают вам одолжение. Разумеется, нет правил без исключения. Но в целом все обстоит именно так — и немало еще воды утечет, пока ребята с Вислы и Одера догонят своих коллег с Тибра. Счет на девятьсот тридцать лир сразу же показался мне подозрительным, но пока что я наслаждался вином, оно сразу же повысило мой тонус. Я почувствовал какую-то легкость, и зрение словно обострилось. В другом конце зала одиноко сидела какая-то девушка со смуглой, словно бы оливковой кожей, на изящном декольте выделялись нанизанные на нитку причудливые пестрые ракушки, девушка курила и время от времени что-то записывала в маленький блокнот, перед ней стоял бокал белого, переливавшегося на свету золотыми искрами вина. Чисто и светло было в маленьком ресторанчике. Я долго разглядывал казавшийся мне подозрительным счет. Подошел встревоженный официант, я показал на две цифры, ах да, тут за хлеб и сервировку платят отдельно, этого я не знал, не учел и процентов за обслуживание, это помимо чаевых. Официант терпеливо, долго и вежливо объяснял мне, что к чему, из его объяснений я понял, что цены здесь выше, потому что рядом Ватиканский музей и стены Святого города. Но и это не испортило мне настроения, я заказал дополнительно еще чашку кофе «экспрессо», за который с меня содрали сто лир, на вокзале я заплатил бы за него пятьдесят. Изучив счет, я сделал вывод, что в другой раз лучше питаться где-нибудь подальше от Святых стен. И съел целых три булочки. Последнюю с вином. Предварительно посолил ее. Такая вот подсоленная булочка с вином — отличная вещь. На время я даже забыл о том, что сижу возле туалета. Перед глазами кадр за кадром проходил фильм — колоссальный Ватиканский музей, Сикстинская капелла. «Страшный суд» Микеланджело. Я хотел осмотреть все, не упустить ни одной детали. Когда мы разглядываем какой-нибудь шедевр мирового искусства, нас не оставляет мысль о творце, создававшем его в великих муках и в радости. Микеланджело. Разумеется, мне кое-что рассказывали об этом невысоком человеке с перебитым носом, о том, что он много лет был безнадежно влюблен в тайную избранницу сердца, аристократку Колонна, разумеется, подробностей этой любви никто уже не помнит, но одно можно сказать наверняка — любовь была платонической. Нос Микеланджело перебили в драке, даже с великими людьми такое случается, а что уж говорить про меня, про Ядзяка, про всех нас, грешных, про обыкновенных людей, давным-давно забывших о том, что они сыновья Диониса, существа, созданные по образу и подобию божьему. «Страшный суд» ошеломил, подавил меня. Ничего удивительного, что Микеланджело полжизни провел на лесах под сводом. Кажется, много лет он работал под потолком капеллы вниз головой, привязанный ремнями к креслу собственного изобретения. Как мы относимся к такого рода произведениям и к их творцам? С восхищением и гордостью. Да, с гордостью, потому что мы все принадлежим к одному и тому же виду — homo sapiens. Удивительную эволюцию прошел человек. Если, конечно, гипотезы ученых имеют под собой какую-то почву, все мы берем свое начало вовсе не от человекообразных обезьян, наши корни уходят глубже, к существам, живущим в воде. Но воображение наше здесь бессильно. Слишком это все отвлеченно и поэтому смешно. Подумать только — рыбы, головастики, странные существа, которые вышли из воды на сушу, и вдруг такое развитие. К цепкости большого или указательного пальца это не сведешь. Впрочем, все зависит от человека. Одному палец служит для того, чтобы ковырять в носу, другому — чтобы создавать шедевры. Взять хотя бы руку Шопена, слепок с которой я видел как-то на выставке. Какая удивительная рука. Она так прекрасна, словно бы в ней поселилась его душа и музыка, которая восхищает все человечество, разумеется, культурное, ведь где-нибудь, скажем, в Австралии можно встретить и людоедов. Молодая девушка, исполненная какого-то неизъяснимого изящества и грации, танцующей походкой прошла мимо и исчезла в туалете. Невольно я обратил внимание на родинку в вырезе платья. Подозвал официанта, заказал еще красного вина. Права экскурсоводша, объяснявшая, что Ренессанс раскрепостил и тело и мысль человека. Остановившись возле Аполлона, она так долго объясняла, что именно он держал в руке, которой теперь нет, что я не выдержал и отошел. Разумеется, о том, чтобы осмотреть все, нет и речи. Могу даже сказать, что за четыре часа я увидел самую малость, хотя обошел все открытые залы. Что касается центральной фигуры — Христа в «Страшном суде», то должен сказать, что этот молодой атлет вызвал у меня скорее чувство неловкости, мои представления и понятия о телесном обличье Христа были и остаются настолько иными, что я с некоторым смущением смотрел на этого борца-культуриста, на этого язычника. Чувство смущения и досады не покидает меня и по сей день. Я шокирован. В той же капелле мне бросилась в глаза картина совсем в ином духе, «прямо из жизни». Девушка снова прошла мимо, вернулась на место. Сильно подействовала на меня и еще одна картина: Матейко, «Собеский под Веной». Эдакое огромное полотно, в великолепной позолоченной раме. Мне было приятно стоять в толпе чужеземцев и слушать объяснения экскурсовода, он рассказал им про картину, кратенько в нескольких словах о баталиях короля Яна Собеского под Веной. Веселый и беспечный я вышел из ресторана и, пренебрегая усталостью, пошел пешком. Но очень скоро почувствовал, что идти не могу, — ноги горели. Среди бесчисленного количества всевозможных скульптур и памятников особенно запомнились мне две мраморных головы Сократа. К несчастью, я забыл, что именно сказал Сократ, я имею в виду его знаменитое изречение, ставшее достоянием всего цивилизованного человечества, помнится, таких изречений у него было несколько, но сейчас все они вылетели из головы. Про его ссоры с Ксантиппой всем известно, хотя это совсем не такая веселая история, как кажется людям поверхностным. Я мыслю, значит, я существую. Кажется, это сказал кто-то другой. Но какое это имеет значение, ведь духовные ценности — наше общее достояние. Большая голова, лысина, поредевшие кудри за ушами. Маленький нос, похож на картофелину. Глазки тоже маленькие. Бородка хоть и мраморная, но видно, что неухоженная. Греция, Греция. Греческий профиль, беседы древних греков. Ехал грека через реку… Чушь собачья. Выхожу я в другую дверь, иду вдоль стены и вдруг вижу огромную колоннаду, а рядом у стены великолепный фонтан — струи бьют так, что можно зачерпнуть воды рукою или просто припасть к ней губами. Три папских тиары украшают фонтан. Вода из этого священного источника необыкновенно вкусна. Холодный кристалл. Последний раз я пил такую воду сорок, а то и пятьдесят лет назад из лесного тенистого родника. Ключи пробивались сквозь песок, от прикосновения к маленькому водному зеркалу ломило губы, и ледяной холодок воды заполнял меня целиком. Тут в Вечном городе исключительно вкусная вода. И не только родниковая, но и в отеле из-под крана. Пью ее целыми стаканами. Тщательно вытерев лицо и руки носовым платком, я отправился дальше. Вдоль стены, в тенечке, множество газетных киосков с газетами и открытками, магазины со всевозможными сувенирами и предметами религиозного культа. А дальше почта и весьма внушительного вида уборные. На почте можно купить красивые, разукрашенные и большие марки Ватиканского государства. Под каменной колоннадой, в тени, было прохладно. Я сел, прислонился к колонне, снял ботинки. Закрыл глаза. Вся площадь была передо мной как на ладони. Серебряные короны двух огромных фонтанов переливались в лучах солнца. Все остановилось. Только время идет своим ходом. Наступает мгновенье — и человеку кажется, что он все постиг. Бесконечность и вечность. И тут-то со мной и приключился курьез. Мелкая неприятность, о которой и вспоминать бы не стоило. Но если бы я сказал, что ничего не заметил, я не сказал бы правды.