Избранная проза - [14]

— Из управления водного хозяйства, да?

Я вдруг ясно осознал, сколько еще впереди непредвиденных затруднений. Причины, по которым мое задание вдруг оказалось вполне абсурдным, неожиданно отодвинулись. Если я признаюсь, сказал я себе, кто я такой, откуда и чего хочу, на меня, именно на меня, а не на Лоренца, обрушится град язвительных насмешек: он из театра, ему, видите ли, пьеса нужна, и притом веселая, подумать только! И почему это он рыщет именно здесь?

Я невольно перешел на жаргон моей прежней специальности:

— А тебя это не греет?

Он оперся на лом и тут же подхватил предложенный тон:

— Водное хозяйство или лесничество — мне до лампочки. Главное, чтоб у тебя был прицеп. Мой стоит на шоссе со сломанной осью.

— Видел, — сказал я, — придется перегружать. Работенки навалом.

Он наклонился над камнем, загрубелым большим пальцем снял с края остаток раствора и бросил камень к остальным.

— Да, — в голосе его слышалось удовлетворение, — работенки навалом. Но дело стоящее. Такой кирпич ты сегодня нигде не сыщешь.

Он взобрался на гору мусора и поднял руку, указывая на деревню.

— Все это уже гроша ломаного не стоит, — сказал он, — все пойдет под бульдозер. Вот увидишь! Самое позднее через месяц я буду здесь с бульдозером и все сровняю с землей. А до тех пор я тут сто раз управлюсь.

— Строиться хочешь?

— Да, в Пульквитце, — отвечал он. — Я бы и тут строился, местечко неплохое, но… Ну да ладно, и там сойдет.

Его общительность заставила меня забыть об осторожности. Я влез за ним на кучу щебенки и тоже окинул взглядом округу. Спросил:

— А что испытываешь, когда…

Он посмотрел на меня и уже не спускал с меня глаз.

— …когда сносишь собственный дом? — закончил я свой вопрос. — И разве просто сровнять с землей свою деревню?

Он спрыгнул вниз, поднял лом и в ритме своих ударов по стене ответил:

— Ничего особенного. Проблемы есть, конечно. Проблемы всегда есть. У меня, например, нет прицепа. До сих пор нет.

Коротко и ясно. Я спустился на реальную почву и спросил, больше для проформы и чтобы оправдать свое здесь пребывание, где теперь находится учитель. Он опять опустил лом.

— Краутц тебе, значит, нужен! Выходит, ты из отдела народного образования. Или из соцстраха?

О, Евтерпа! — подумал я, — откуда этот человек знает, с чем у нас чаще всего путают театр? Едва я успел в душе улыбнуться, как Недо присовокупил:

— А что касается Краутца, так он пока что здесь.

— Здесь? — вырвалось у меня.

— Вон там, на хуторе. Иди через гору, мимо церкви. Одно только название, что хутор. Домишки пока стоят. Но их тоже снесут, это точно. Хотя несколько психов там еще живут. А уж как живут…

Пока я приходил в себя от изумления, он закашлялся и сплюнул в песок как раз в ту секунду, как у меня перед глазами опять возник мальчишка с безумным взглядом и его непреклонная преследовательница.

— Впрочем, там есть еще хорошее пиво. У каждого, значит, свои радости.

Это прозвучало как конец беседы. Недо и в самом деле опять весь ушел в работу. Я взял свой саквояж и ушел. Но я и не подозревал, сколько еще сюрпризов меня поджидает.

5

Семь домов стояли вокруг площади, которую с таким же успехом можно было назвать и двором. Самый большой из них заслуживал названия дома не столько высотою конька, сколько обширностью и обилием углов на своей добротной крыше. Три фахверковые лачуги благодаря широким окнам кое-как соответствовали нынешним представлениям об удобном жилье. Еще один дом стоял несколько на отшибе, и там был свой собственный двор с хлевами и дощатым сараем. На другой стороне площади, лицом к лицу, высились два массивных строения. У относительно современного домика на одну семью на щипце не было штукатурки, как будто этот дом хотели достраивать, но потом бросили. Другой, рядом с ним, кажется давно обжитым господским домом. На нем двускатная крыша. К двойным дубовым дверям на кирпичном фасаде ведет широкое крыльцо.

Вокруг хутора море сочных кормовых трав, в волнах которого видны лишь две тропки — одна ведет к церкви, другая от домов тянется к горизонту. А с горизонтом вот что: справа он затянут белыми шапками облаков над дальними градирнями, слева — прозрачной серой дымкой над открытыми горными разработками.

Подойдя поближе, я и здесь вскоре заметил признаки запустения. Но здесь они еще пахли по-другому. Древесной трухой необременительной сытой жизни, в которой упавшая штакетина так и будет лежать до скончания века. А не известковым оцепенением, которое предшествует окончательному и безоговорочному уходу. Это был почти уютный запах, каким веет иной раз от бурых деревенских пейзажей старых голландцев. Видимость видимости. И все-таки я наслаждался всем этим после пережитых страхов. И вновь верил в хороший оборот затеянного дела. Порок, свойственный мне с самого детства. Быстренько вытащить три грошика на мороженое из материного кошелька, — мол, она не заметит. Быстренько заглянуть в тетрадку соседа по парте, — почему учительница должна застукать именно меня? А еще лучше соснуть часок спьяну, от половины четвертого до половины пятого, и мастеру нахально объяснить, что блуждающий взгляд и запах изо рта — это от несварения желудка. А всего милей глазеть в окно и дремать себе, пока доцент, уставившись в книгу, слушает только себя самого. И так далее. И все, как правило, сходило благополучно. Разумеется, мало-помалу нахальства прибавляется. Критически настроенный молодой автор, чью пьесу в театре отклонили, угрожает, что свяжется с западными средствами массовой информации. Явное надувательство. Актриса, которой опять не удалось получить вожделенный ангажемент на столичную сцену, открывает газовый кран, забыв при этом закрыть окно. Одно слово — актриса! А где-то идут локальные войны, люди убивают друг друга, дети мрут от голода, леса теряют листву… И пусть даже та сторона, что кто-то когда-то назвал «далекой Турцией», стала теперь намного ближе, все-таки она еще достаточно далеко от нас, если отвернуться от телеэкрана. Один борец за мир объясняет, что объявленное ООН десятилетие разоружения обречено на провал, и говорит, что нынешняя ситуация напоминает ситуацию перед Второй мировой войной. Что же это такое? Ведь 1980 это не 1939 год!