Из Парижа в Кадис - [8]

Я знал, что Пьер имеет зуб на Поля после того как я опрометчиво сделал ему злосчастное предложение сменить имя, и потому редко прислушивался к его постоянным доносам на беднягу. Однако на этот раз обвинение выглядело настолько правдоподобным, что оно стало для меня озарением. Тем не менее я вспомнил, что есть на свете страна, где приговор подсудимому выносят только после признания им своей вины, повернулся к Полю и, продолжая прижимать его рукой к стене, спросил: «Поль, это правда, что вы пьяны?» Но Поль уже закрыл и рот и глаза. Он не отвечал, он снова уснул. Подобная сонливость показалась мне убедительнее всех признаний на свете. Я позвал кучера, распорядился положить Поля на кровать и попросил позвать меня, когда он проснется.

Спустя сутки кучер вошел в мою комнату и объявил, что Поль минуту назад открыл глаза. Я стал спускаться по лестнице, всю дорогу пытаясь придать своему лицу самое строгое выражение, и, войдя к Полю, объявил, что он уволен. Десять минут спустя я услышал дикие вопли: у Поля, потрясенного этим известием, случился нервный припадок. Он во все горло кричал, что покинул своего первого хозяина только потому, что тот повесился, а второго — потому, что того отправили в отставку; что он не признает никаких других причин для увольнения, а так как я не вешался и не получал отставки, то он меня не оставит.

Никого на свете нельзя так быстро убедить разумными доводами, как меня; те же, что привел он, показались мне превосходными. Я взял с Поля слово, что он больше не будет напиваться, отобрал у него ключ от винного погреба, и после этого все вошло в привычное русло. Конечно, время от времени Поль нарушал слово, но, понимая причину его летаргического состояния, я уже не пугался и, питая отвращение к нервным припадкам, остерегался угрожать ему увольнением.

Судите же сами, сударыня, как накануне поездки в Африку я хвалил себя за свою снисходительность. Если в уже не раз подмеченном мною смешении языков Поль не забыл свой родной язык, то он будет мне крайне полезен как переводчик. Вот почему именно Поль, а не кто-нибудь другой, был выбран в качестве нашего сопровождающего.

Я увозил с собой не новообращенного христианина Поля или Пьера, а араба по имени Росный Ладан.

Вы оставили нас, сударыня, когда мы только-только начали трястись по железной дороге, 3 октября, в половине седьмого вечера, как раз в то самое время, когда наши квартирмейстеры Жиро и Дебароль, отправившиеся за три месяца до этого и уже посетившие Каталонию, Ла-Манчу и Андалусию, изнемогая от усталости и задыхаясь от жары, стучались, по всей вероятности, в дверь какого-нибудь постоялого двора в Старой Кастилии, куда их остерегались впускать.

Когда едешь по гладкой железной дороге, когда спускается темная ночь и на ночном небе нет ни луны, ни звезд, а впереди еще пять ночей в дилижансе, самое разумное, что можно делать, — это спать. Мы так и поступили. Внезапно нас пробудило отсутствие всякого движения. Если поезд, следующий по железнодорожным рельсам, останавливается, возможны лишь два предположения: либо он прибыл на станцию, либо с ним что-то случилось. Мы высунули свои четыре головы в обе дверцы: станции не было ни справа, ни слева. Оставалось сделать вывод, что произошла авария, но авария, скорее всего, безобидная, так как не слышалось криков и не ощущалась суета, однако слышалось, как открываются дверцы и в темноте можно было различить толпу двигавшихся теней. Однако это были не тени пассажиров, что было бы вполне естественно в Ле-Валь-Флёри или Фампу, а сами пассажиры: воспользовавшись этим происшествием, они прогуливались по обе стороны рельсов, чтобы размять ноги.

Мы в свою очередь спустились вниз, желая выяснить, где находится наш поезд и чем вызвана эта непредусмотренная расписанием задержка. Оказалось, что мы проехали чуть дальше Божанси, а остановились потому, что в котле Паровоза образовалась течь, вода загасила пламя, и от такой водянки паровоз расстался с жизнью. Приходилось ждать локомотива, который нам непременно должны были прислать из Блуа, увидев, что мы туда не прибыли.

Ожидание длилось почти два часа. Наконец, появилась красноватая точка, которая приближалась, пылая как глаз циклопа, и увеличивалась в размерах по мере приближения. Вскоре мы услышали тяжелое дыхание чудовища и увидели огненные следы, оставляемые им на своем пути; он пронесся мимо нас, стремительный и рыкающий, словно лев из Священного Писания, затем остановился и, покорный и послушный, вернулся, давая накинуть на себя железную узду. Все снова сели на свои места, к хвосту нашего поезда прицепили умерший паровоз, и мы вновь пустились в дорогу. В шесть часов утра поезд прибыл в Тур.

В три часа дня мы проезжали Шательро. Да хранит Вас Господь^ сударыня, от посещения этого города, если только Вы не питаете страсти к ножичкам; если же, напротив, такая страсть Вам присуща, то за несколько минут Вы можете составить тут самую полную на свете коллекцию ножей. К несчастью для нас, остановка в Шательро длилась почти четверть часа. Оказавшись блокированными в нашем дилижансе целой толпой женщин, среди которых самой юной было лет семь, а самой пожилой около восьмидесяти и которые на все лады расхваливали нам свой товар, мы, надеясь пробиться к воротам города, позвали кондуктора, чтобы он помог нам выбраться наружу. Но — то ли наш план был плохо продуман, то ли этот смелый замысел был на самом деле невыполним, — едва мы ступили на землю, как нас рассеяли, стали преследовать, окружили и одолели! Так что после более или менее героической обороны мы были вынуждены сдаться на милость победителя. Нам не удалось двинуться всем вместе к выходу из города, как было задумано: вместо этого дилижанс подбирал нас тут и там поодиночке, как спасательная лодка подбирает в море терпящих кораблекрушение; и, к стыду своему, каждый из нас стал обладателем какого-нибудь приобретения — у одного была пара бритв, у другого садовый ножик, кто-то вернулся с ножницами, кто-то со скальпелем.