Из Парижа в Кадис - [5]

Я уезжаю завтра в Испанию и Алжир;

xomVme^{Ли отп}Р^{авиться со} мной?

Если да, то остается позаботиться лишь о дорожном сундуке,

однако ^_выб_ерит_е^{его как} можно меньшего размера.

Все остальное я беру на себя.

Твой

Ваш

Ал. Дюма.

Мой слуга нашел Маке на острове Шату; он расположился на траве во владениях г-на Алигра и удил казенную рыбу. Однако, занимаясь ужением, он одновременно и писал, а так как именно в это время он, вероятно, строчил одну из известных Вам прекрасных страниц, то совершенно забыл о трех-четырех орудиях истребления, окружавших его, и, вместо того чтобы удочками вытягивать карпов на берег, позволил карпам утащить удочки в воду.

Поль (позднее я расскажу Вам его биографию, сударыня) прибыл вовремя, чтобы ухватить великолепное камышовое удилище (arundo donax[2]), которое с быстротой молнии тащил вниз по течению карп, торопившийся в Гавр по каким-то неотложным делам.

Маке поправил свою наполовину развалившуюся камышовую удочку, захлопнул небольшую папку, которую он брал с собой на рыбалку, распечатал мое письмо, раскрыл глаза от удивления, во второй раз прочитал шесть написанных мною строк, собрал свои четыре рыболовных орудия и направился в Шату, чтобы заняться поисками дорожного сундука требуемых размеров. Он принял предложение.

Само собой разумеется, что Маке еще не успел дойти до края острова, а карп уже добрался до Мёлана: двигался он весьма быстро еще и потому, что ему ничего не приходилось тащить; кроме того, он мимоходом позавтракал зерном, которым его угостил Маке, и закусил крючком, присвоенным им, по-видимому, в качестве средства, способствующего пищеварению.

Дальше Поль поехал по железной дороге, на некоторое время отказавшись от загородных пешеходных прогулок, и прибыл на Западную улицу, в дом № 16. Там он обнаружил Буланже, погруженного в размышления перед большим белым холстом: это была его картина для выставки 1847 года от Рождества Христова. Она должна была изображать поклонение волхвов. Вдруг Буланже увидел, как на его белом холсте вырисовывается черное пятно, и решил, что это эфиопскому царю Мельхиору достало любезности лично явиться к нему позировать. Но это был всего лишь Поль. Однако Поль принес мое письмо, и потому был принят столь же благосклонно, как если бы его черная голова была увенчана короной Сабейского царства.

Буланже отложил палитру, на которой он смешивал краски, зажал зубами поперек рта девственно чистую кисть, предназначенную для будущего шедевра, взял из рук Поля мое письмо, вскрыл его, ущипнул себя, чтобы увериться, что он не спит, расспросил Мельхиора, убедился в серьезности предложения и, откинувшись в кресле, куда положил до этого свою палитру, стал размышлять. Через несколько минут, закончив размышления, он принялся обследовать свою мастерскую, пытаясь отыскать за каким-нибудь холстом дорожный сундук, подходящий к данному случаю.

На следующий день, ровно в шесть часов, все были в дилижансном дворе Лаффита и Кайяра. Вы ведь знаете, какую картину обычно являет собой дилижансный двор в шесть часов вечера, не так ли? Дезожье написал по этому поводу очаровательный куплет, который Вам неизвестен, поскольку бедняга Дезожье умер как раз в то время, когда Вы родились.

Каждый из отъезжающих должен был с кем-нибудь попрощаться; крутом слышались, словно в первом круге Ада, о котором говорит Данте, бессвязные слова, гремевшие в воздухе; видны были руки, высовывавшиеся из окон карет; каждый раз, когда в ответ на зов нетерпеливого кондуктора кто-нибудь уже направлялся к дилижансу, слышались призывные крики. Все давали какие-нибудь наставления, ответом на которые были возражения или обещания. В разгар этой суеты пробило шесть часов; руки самых упрямых вынуждены были разжаться, слезы полились обильнее, рыдания усилились, вздохи стали слышнее. Я подал пример и устремился внутрь дилижанса; за мной последовал Буланже, затем Александр; Маке поднялся последним, давая наставления, чтобы ему писали в Бургос, Мадрид, Гранаду, Кордову, Севилью и Кадис; по поводу второй половины путешествия ему пришлось давать указания позднее. Что касается Поля, то ему ни с кем не надо было прощаться, и потому он уже давно устроился рядом с кондуктором.

Четверть часа спустя весьма хитроумное механическое устройство подняло наш кузов и мягко опустило его на железнодорожную платформу Тотчас же до нас донеслось едкое дыхание паровоза; послышалось скрежетание железа; огромная машина сотряслась; мимо нас слева и справа стремительно понеслись фонари, напоминавшие факелы в руках домовых на ночном шабаше, и, оставляя за собой длинный хвост искр, мы покатили к Орлеану

II

Байонна, 5 октября 1846 года.

В своем предыдущем письме я так много рассказывал Вам о себе, что едва нашел там местечко для своих спутников. Позвольте мне сказать Вам о них пару слов. Жиро познакомит Вас с их внешним обликом, а я — с их характерами.

Луи Буланже — знакомый Вам художник-мечтатель, всегда чувствительный к красоте, в каком бы виде она ни представала, почти в равной степени восторгающийся формой вместе с Рафаэлем, цветом вместе с Рубенсом и фантазией вместе с Гойей. Для него всякое великое произведение велико, и, в отличие от тех ничтожных умишек, чей бесполезный труд состоит в том, чтобы все принижать, он сдается без борьбы, преклоняется перед человеческими творениями и падает ниц перед творениями Бога, восторгаясь или молясь. Человек образованный, получивший воспитание в своей мастерской, проведший всю жизнь в поклонении искусству, он не обладает никакими навыками насилия, необходимыми путешественнику. Он никогда не садился на лошадь, никогда не прикасался к огнестрельному оружию; и тем не менее, сударыня, я уверен, что, если в ходе нашего путешествия представится случай, он вскочит в седло, как пикадор, и выстрелит из ружья, как эскопетеро.