Из Парижа в Кадис - [39]

Все решили, что бедный Федериго погиб. Так бы и произошло, если бы не Монтес; с удивительной ловкостью и отвагой он проскользнул под шеей лошади и с розовым плащом в руках встал между быком и своим подопечным. Бык отвлекся на розовый плащ, слепивший ему глаза, и кинулся на Монтеса.

Перед нами разыгрался чудесный спектакль — Монтес с помощью плаща водил быка. Мне бы очень хотелось объяснить Вам, сударыня, что значит «водить быка», но растолковать такое человеку, который этого не видел, очень трудно.

Представьте себе, сударыня, как человек, в руках которого лишь шелковый плащ и нет никакого оружия, играет с разъяренным быком, заставляя его проноситься то справа, то слева от себя, а сам при этом не двигается с места и видит каждый раз, что бык, пробегая, задевает рогом серебряное шитье на его жилете. Понять, как это происходит, совершенно невозможно: поневоле начинаешь думать о чарах, амулете, талисмане.

Пока Монтес водил быка, дона Федериго вооружили новым копьем, а второй наездник, также находившийся под присмотром своего наставника, сломал свое копье о шею быка. Повторилась та же сцена, что и с Федериго. Бык кинулся на всадника, однако его наставник, менее ловкий или менее храбрый, чем Монтес, не смог отвлечь животного. Голова быка ушла под грудь лошади, и мы увидели, как он вонзил туда по самый лоб один из своих рогов.

Раненая лошадь встала на дыбы, железным копытом ударила по спине быка и опрокинулась назад, подмяв под себя всадника и вдавив ему в грудь седельную шишку. Тотчас же из груди несчастного, придушенного непомерной тяжестью, вырвался крик. Лошадь поднялась, одна нога ее была парализована, и из нее била ключом кровь. Но наездник остался на земле: он был без сознания.

Бык приготовился снова его атаковать, но тут дон Фе-дериго вонзил ему второе копье в край плеча. Животное развернулось, но и на этот раз Монтес отвлек его на себя. За это время четверо служителей цирка подняли рехоне-адора и унесли.

Монтес стал во второй раз водить быка. Внезапно по площади прокатился сильный гул. Вместо унесенного наездника на ристалище выступил другой всадник. Это был Ромеро.

Все взгляды обратились на него; зрители забыли и о доне Федериго, и о лежащем в обмороке наезднике, и даже о Монтесе. Перед нами был красивый молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, одетый в зеленый бархат и превосходно выглядевший в этом красивом наряде времен Филиппа II, хотя на любом другом он казался бы маскарадным. Лицо его было бледным, но бледность его имела тот изумительный матовый оттенок, который придает мужчине красоту; его черные волосы были очень коротко острижены, а небольшие черные усы очерчивали тонкие сжатые губы.

Он легко вскочил на подведенную ему лошадь, направил ее прямо к балкону, чтобы приветствовать королеву и принцев, а затем стремительно выехал на арену, заставив лошадь сделать два-три поворота и два-три раза перейти с одного бега на другой; при этом он не обращал на быка никакого внимания, словно того и не было. Наклонившись к Чикланеро, он перебросился с ним парой слов, взял из рук служителя цирка оружие и помчался к быку.

Но, будучи превосходным наездником, он приблизился к быку еще не для того, чтобы атаковать его, а чтобы приучить лошадь к его виду и запаху. Сдерживая скачки коня, он два-три раза объехал вокруг быка, напоминая кречета, готового броситься на добычу. Бык смотрел на него с тупым и злобным видом; он словно понял, что на этот раз ему придется иметь дело с достойным противником.

Наконец, Ромеро остановился точно напротив животного, как это сделал бы профессиональный тореадор. Бык бросился на него. Ромеро подпустил его поближе и со всего маху вонзил ему копье между лопаток, а затем, легко повернув коня, сделал полукруг по арене, чтобы взять новое копье.

Бык попытался его преследовать, но после десяти шагов опустился на одно колено, с трудом поднялся, затем снова рухнул на колени и упал, растянувшись на арене: только голова его еще была поднята. Ромеро уже держал в руке другое копье и готовился к новой схватке.

Но животное признало себя побежденным. Его взгляд не выражал уже ничего, кроме смертельной угрюмой тоски. Дважды голова его касалась песка, дважды поднималась и на третий раз упала, чтобы уже не подняться. Сто тысяч зрителей были ошеломлены увиденным: даже тореадор не взялся бы за дело с большим изяществом и не закончил бы его с большей ловкостью. Толпе потребовалась целая минута, чтобы оправиться от изумления. Но придя в себя, публика разразилась неистовыми рукоплесканиями.

Ромеро поклонился с высокомерной усмешкой, как бы говоря: «О, вы очень любезны, господа, но подождите, подождите!» После этого со спокойствием изощренного дуэлянта он на наших глазах занялся приготовлениями к сражению с новым противником. Он осторожно взял в правую руку шпагу, уперев головку эфеса в ладонь, а левой рукой подставил мулету следующему врагу.

Второй бык, простояв какое-то время в нерешительности, в конце концов кинулся на Ромеро. Молния промелькнула и исчезла — шпага до самого эфеса вошла точно между лопаток. Бык повалился на колени, словно воздавая должное своему победителю. Через несколько минут арена, сотрясавшаяся от рукоплесканий, снова была пуста.