Из Парижа в Кадис - [26]

На других эстрадах мы видели китайцев с шапками в виде пагод, с раскосыми глазами, длинными усами, в шелковых одеждах со сверкающими бубенчиками. Истина, однако, заставляет меня сказать, что признанными героями дня были в основном танцоры и мавры. И хотя китайцы не были совсем обделены вниманием, их представления показались мне устаревшими даже для Испании.

Пробиваясь среди лихорадочно возбужденной толпы, которую то и дело со страшным грохотом рассекали кареты, на вид извлеченные из конюшен Людовика XIV и запряженные лошадьми или мулами с султанами на голове, мы добрались до церкви Аточа, в которой обычно проходят венчания инфантов и инфант Испании. Никогда еще, думаю, такое обилие людей не размещалось на столь малом пространстве и никогда еще на придворных нарядах не выставлялось напоказ столько золота.

Посреди этой роскоши, напоминавшей о древних властителях Индии и Перу, наши два юных принца выделялись своей чисто военной простотой. Оба были одеты в генеральские мундиры: белые кюлоты, ботфорты, широкая красная лента на груди и орден Золотого Руна на шее. У его высочества герцога де Монпансье орден был в оправе из бриллиантов. Королева очаровывала грацией; инфанта блистала красотой.

Ну надо же! Минуту назад, сударыня, я заявил, что ничего не буду рассказывать обо всех этих чудесах и вот, вместо того чтобы сдержать данное самому себе слово, пустился в бесконечные описания. Так что удовольствуюсь лишь тем, что скажу: в два часа дня патриарх Индий произнес брачное благословение. По выходе из церкви мы увидели толпу такой же плотной, какой она была, когда мы туда входили. Росный Ладан в своем восточном наряде вызывал всеобщее восхищение. Это восхищение несколько задерживало нас, к нашему великому сожалению, ибо мы спешили как можно скорее переодеться и пойти смотреть корриду. Она была назначена на половину третьего, а это, вероятно, единственное зрелище, которое начинают, не дожидаясь опаздывающих, даже если речь идет о королеве.

Я приказал кучеру покинуть Прадо, заполненный приготовлениями к иллюминации и фейерверку, и ехать по менее оживленным улицам. Нам предстояло привести себя в порядок, а точнее — снять с себя парадную одежду. В четверть третьего мы добрались до дома Монье и в половине третьего готовы были сесть в карету, но из-за перебранки с кучером, отказавшимся посадить в экипаж пять человек, наше положение осложнилось и мы оказались на мостовой. Пришлось идти пешком к воротам Алькала, а расстояние между ними и домом Монье примерно четверть льё, что требовало минут десять, не меньше, даже если мчаться бегом.

Какое это любопытное зрелище, сударыня, — Мадрид, спешащий на корриду! Город напоминал поток, выступивший из берегов и покатившийся по склону. Души, описанные Данте, преодолевшие страшный порог Ада и подгоняемые ветром, как кружащиеся листья, не неслись с такой быстротой и неистовством, как эта толпа, разрывавшаяся прежде между столькими представлениями и опаздывающая теперь, подобно нам, на свое любимое зрелище. Вся улица Алькала, такая же широкая, как наши Елисейские поля, и заканчивающаяся воротами, почти такими же гигантскими, как наша триумфальная арка Звезды, была похожа на ниву из мужчин и женщин, теснящихся, как колосья пшеницы в поле, и наклоненных в одну и ту же сторону неукротимым ветром любопытства.

Для этого великого дня были извлечены из сараев кареты, которые в наше время можно увидеть только на картинах Ван дер Мейлена, и шарабаны, которых нельзя увидеть нигде. Рядом с колесами карет, среди потока людей, ехали верхом, чудесным образом никого не задевая, крестьяне из окрестностей Мадрида, с карабином у ленчика седла и с таким свирепым видом, словно речь шла о том, чтобы захватить силой места в цирке, а не заплатить за них. Вдобавок, среди этого столпотворения пешеходов в пестрых одеждах, громоздких карет, шарабанов с огромными колесами, всадников на андалусских лошадях вдруг пронесся с необычайной быстротой омнибус, нагруженный таким количеством любопытных, какое только могло поместиться внутри него и на его империале, и прокладывающий себе путь в людском потоке, словно Левиафан, бороздящий море.

Мы остановили проезжавшую карету, где было пока всего четыре пассажира. Кинув два дуро кучеру, который сначала пытался воспротивиться нашему нашествию, не понимая, сколько выгоды оно ему сулит, а потом, придя в восторг от нашей щедрости, затолкал нас в свой экипаж, как булочник впихивает в печь шесть хлебов, и закричал, обращаясь к сидящим внутри пассажирам: «Подвиньтесь! Подвиньтесь!» Одни так и остались стоять, подпирая плечами дно империала, словно Атлант, подпирающий небесный свод; другие примостились на коленях снисходительных соседей, а кто-то сумел втиснуться, словно пыточный клин, между чужими бедрами, причем все это происходило, пока карета неслась бешеным галопом; но так уж было установлено в этот день, что никто не чувствовал ни ударов, ни нажима, озабоченный только одним — лишь бы добраться вовремя, пусть хоть перемолотым, разбитым, раздробленным.

Подъехав к воротам Алькала, наш экипаж остановился примерно в тридцати шагах от огромного сооружения, напоминающего по форме невысокий пирог. Мы соскочили на землю, и, когда последний из нас был еще в воздухе, кучер снова пустил в галоп двух своих мулов, явно охваченных общей лихорадкой, и помчался за следующей партией зрителей. Мы ускорили шаги. Прежде чем войти в цирк, я собирался осмотреть часовню, где служат погребальную мессу, лекарню с двумя врачами и ризницу со священником: врачи готовы оказывать помощь раненым, священник — исповедовать умирающих; но у нас не оставалось времени, ибо послышались звуки фанфар, возвещающие о том, что альгвасил уже бросил цирковому служителю ключ от загона с быками. Мы взяли билеты, устремились в широкую дверь и с замиранием сердца, всегда ощущаемым в предчувствии неведомого и жуткого зрелища, поднялись по лестнице в галерею.