История Смотрителя Маяка и одного мира - [221]

Не дожидаясь ответа, Астиан перевёл стрелки пространства и времени так, что они с сыном оказались когда-то давно на втором этаже особняка Ум-Тенебри. В комнате маленького Унимо. Даже сшитый матерью совёнок смотрел своими глазами-пуговицами так же, как в детстве. Нимо взял в руки игрушку, словно амулет, который может защитить его от восставшего из мёртвых отца, и забрался с ногами на кровать. Старший Ум-Тенебри принялся расхаживать по комнате.

— Ты научился. И весьма неплохо, — констатировал он, остановившись у окна и пристально разглядывая сына. — Я хотел бы сказать, что не сомневался в тебе, что всегда верил, что у тебя получится. Но не могу.

Унимо улыбнулся без улыбки — так, бывало, Трикс отвечал, если Форин вдруг вздумывал его отчитывать. И если Астиан ждал вопросов, то напрасно. Все вопросы, которые у него были к отцу, Унимо уже задал — в основном неодушевлённым предметам — и получил ответы.

— Хочешь, расскажу тебе сказку? — хрипло спросил Астиан, усаживаясь на пол. Слабый свет дня в окне над ним тут же сменился чистым сиянием звёзд.

Нимо только кивнул, как будто и правда был так мал, что не умел ещё говорить. Он любовался бледным, измождённым видом отца, искусной неуклюжестью его движений в обрамлении арестантского халата.

— Когда-то давным-давно, — начал Астиан, — довольно далеко отсюда… а, впрочем, теперь, когда ты видел реальнейшее, то можно сказать, что это не имеет значения…

Жил человек. И страдал оттого, что мир вокруг него — как огромный резиновый мяч: его можно выбросить, или проколоть и смотреть, как он сдувается, или играть с ним. Но и только. Человек не хотел ничего: всё казалось ему мелким и неважным. Мир, возможно, имел смысл и цель, но было ясно, что эта магистраль проходит по жизни человека, как по дому на снос. Люди пытались договориться с миром, и у многих это получалось — магистраль отодвигали в сторону менее удачливых соседей…

Человек не лишён был воображения. И, возможно, таланта (он даже писал стихи, но не показывал их никому, а затем и вовсе удалил без возврата). И того, что называют «силой духа» — но, не приложенная ни к чему вовне, эта сила немилосердно корёжила своего хозяина. И человек мрачнел с каждым днём. И в одну беспросветную ночь ему показалось, что он стал огромным — таким, что каждое движение причиняло боль от удара о невидимые стены мироздания. А потом ему показалось, что он стал маленьким-маленьким, как таракан, и каждый мог брезгливо раздавить его, и быть оправданным. И даже возвеличенным. Человеку снились сны о том, как награждают тех, кто уничтожает таких, как он — никчёмных, чуждых гармонии мира.

В одну такую ночь и случилось то, что можно назвать чудом. Но лучше так не называть. Потому что чудеса должны быть красивыми, а то, то произошло с человеком, выглядело уродливо. Он был один в пустой холодной комнате, извивался, как червяк, надеясь дотянуть до утра, и вдруг понял, что либо он немедленно придумает свой мир, либо эта ночь никогда не закончится. Это болезненное осознание заморозило человека, не давало ему вздохнуть и вернуться в ряд других таких же просто так. Требовало выкуп. Смеялось на разные голоса — и ни один из них не был сочувствующим…

И тогда он скользнул вниз с огромной ледяной горы и, открыв глаза, увидел Мир. Это напоминало сумасшествие: как будто вы сами дарите себе подарок и при этом искренне радуетесь сюрпризу. Как будто вы читаете свою собственную книгу так, словно не знаете, что произойдёт…

Мир был прекрасен. Человек постарался. Он подарил миру все цветы, которые могли только вырасти на каменистой почве его души. О, он даже не думал о том, что создать мир под силу не каждому — он считал, что ему просто очень повезло. И Мир ластился к нему, как щенок. И человек радостно дарил своё тепло, не задумываясь. Словно он не читал в детстве эту сказку про приручение цветка, которая так нравилась взрослым, но заветы которой они всегда нарушали.

Мир казался огромным и неизведанным. И даже то, что, узнавая его, человек понимал: в Мире нет ничего, что не нравилось бы ему самому, сначала не мешало наслаждаться новизной ощущений. Он словно погрузился в тёплый разноцветный поток жизни, в котором невозможно утонуть и невозможно уплыть не туда. Из того материала, который был человеку выдан (или который он смог украсть), ему удалось создать настоящее произведение искусства — и даже тот факт, что никто не сможет этого оценить, не омрачал восторг творца.

Но потом пришла Тьма. Человек почувствовал её дыхание, когда вокруг была цветущая весна и тёплый ветер покачивал прозрачные абажуры колокольчиков и розовые огоньки клевера на первозелёных склонах Горной стороны. Словно где-то далеко одновременно разбились миллионы невидимых хрустальных ваз, и тишина до краёв наполнилась звоном предстоящего.

Человек словно проснулся: он ведь и всегда знал, что так не бывает — не бывает такой красоты и гармонии, не для него, и вообще тоже не бывает, чтобы просто так, без платы. И понял он, что легионы блюстителей миропорядка спешат к новоявленному Миру, чтобы уничтожить его, потому что так было правильно. И тогда человек остался один. Ничто не могло поддержать его, ибо не было в Мире ничего из того же материала, что и пришедшая Тьма. Кроме него.