История Смотрителя Маяка и одного мира - [220]

Бывший слушатель для верности закрыл глаза и легко открыл страницу того дня. Чувствуя, что волна гнева от несправедливости происходящего становится выше него, он испуганно распахнул глаза, как в детстве, когда снились кошмары про тех, кто больше и сильнее — и в реальности прячутся от тебя, чтобы выгадать время и напасть, когда взрослых не будет рядом…

— Неплохо получается! — услышал он одобрительный комментарий Унимо и стряхнул с себя сонную оторопь.

— Здесь легко завязнуть, — пробормотал Тео, благодарно сжимая спасительную руку.

Так они вернулись к площади, где горожане продолжали делать вид, что пришли прогуляться по старому Тар-Кахолу. Но в реальнейшем не оставалось никакого сомнения: их привело сюда то самое чувство, которое не позволяет делать или не делать что-то только потому, что так поступают другие, только потому, что так происходит. Солнечный зайчик, прыгающий по ступенькам древнего храма — то, что существует, пока есть солнце, солнце сознания и этой жажды быть в том мире, который, так или иначе, пусть даже и сквозь сумрачные времена, но следует к свету.

Унимо попробовал припомнить всё, что делал Форин — конечно, смешно было бы надеяться, что он сможет так же. Да и не могло быть в реальнейшем ничего «такого же». Но с чего-то надо было начать. Сильное, сияющее чувство Тео и неравномерное мерцание от людей на площади — это увидел Унимо, когда захотел увидеть, и из этого наверняка можно было что-то приготовить.

Странно, но, живя в столице, Ум-Тенебри никогда не задумывался, почему власть в Шестистороннем устроена так, а не иначе. Друзья отца иногда затевали длинные споры о политике, которые неизменно скатывались (или, вернее было бы сказать — возносились) к обсуждению поэзии или философии. Эти разговоры о правителях, указах и судах были словно беседы о погоде — непринуждённые и описательные, не стоящие внимания больше, чем на несколько полос ежедневных газет. И сейчас Унимо впервые почувствовал, что за этими скучными и неважными вещами стояли люди — те, кто ходил с ним по одним улицам. Что для того, чтобы он мог не отвлекаться на газетные заголовки, все эти люди — и ещё больше тех, которые уже исчезли, — каждый день ступали на мостовые города, в котором они хотели жить.

Унимо знал, что это всё особенности восприятия в реальнейшем — но решил когда-нибудь об этом подумать. Когда спасёт отца. Когда будет много времени. «То есть никогда», — понимающе усмехнулся злой дух реальнейшего.

Но сейчас нужно было добавить к тому сиянию, которое окружало образ несправедливо схваченного птичниками Астиана Ум-Тенебри, что-то от себя. Что-то очень сильное. И Унимо было страшно. Он не мог просто, как в детстве, верить в то, что отец самый-самый (добрый, умный, сильный, храбрый… с этим детски-наивным синкретизмом), и даже просто в то, что отец любит его. У стремления во что бы то ни стало помочь отцу не было прочных оснований. Кроме надежды. Надежды на разговор.

Унимо показалось, что он нащупал то самое — то, на что можно было опереться. Больше всего, искренне и неотменимо, он хотел именно поговорить с отцом — ибо как раз эта безответность, односторонняя незавершённость не давала ему смириться. Выпущенное на волю опасное желание поднялось огромным огненным смерчем…

— Здравствуй, сын, — послышалось за спиной.

Мир накренился, и Тео, руку которого Унимо тут же выпустил, не смог устоять на ногах и упал в траву.

— Тихо, тихо, — прошептал Астиан Ум-Тенебри, оглядываясь, словно и правда был сбежавшим из тюрьмы узником, — пойдёмте туда, — и указал на тихий тенистый переулок — идеальное место для того, чтобы перевести дух.

Не чувствуя ничего, Унимо всё-таки заставил себя захотеть, чтобы с Тео всё было хорошо, и тот, дрожа всем телом, поднялся на ноги.

— Защитник… теперь… теперь я вижу, — Тео не отрываясь смотрел на того же странного человека, которого совсем недавно хотел спасти от птичников. Точнее, не человека. А может, и человека тоже — но как же тогда…

Голова невозможно кружилась. Астиан в свою очередь заботливо протянул руку и придержал Тео, рискующего снова упасть с высоты своего роста.

— Кстати, пока ещё помню: там в соседней камере был кто-то из ваших, кажется. Потому что тюремщики называли его просветителем, да и вид у него такой… просветлённый, — недавний узник усмехнулся.

Думать в реальнейшем было сложнее, и самые простые мысли приходили с опозданием: какое-то время требовалось для проверки их на прочность.

«Это ведь Инанис! Это Инанис», — думал Тео, понимая, что его сил не хватит на просветителя, которому грозила, видимо, смертельная опасность.

— Пожалуйста, освободите его. Я хочу, чтобы вы освободили просветителя Инаниса, — набравшись наглости, выдохнул Тео.

Его пожелание-просьба звучало не очень убедительно, но Астиан, видимо, и сам хотел освободить соседа по заключению, поэтому покладисто кивнул. И через мгновение Тео увидел в центре аллеи Инаниса, занятого тем, чтобы скрыть своё удивление.

Решив не церемониться с объяснениями, Астиан просто перенёс всех четверых в переулок. В тень раскидистого платана. В крупнозернистое время.

— Надеюсь, вы извините нас, — любезно улыбнулся Астиан Ум-Тенебри, — я должен сыну разговор. Мы скоро вернёмся. А потом отправимся освобождать Ледяной Замок. Вы ведь этого хотите, да?