Исторiя Россiи 862—1917 - [68]

«Іоаннъ сознавалъ ясно высокость своего положенія, свои права, которыя берёгъ ревниво; но онъ не сознавалъ одного изъ самыхъ высокихъ правъ своихъ, права быть верховнымъ наставникомъ, воспитателемъ своего народа: какъ въ воспитаніи частномъ и общественномъ, такъ и въ воспитаніи всенародномъ могущественное вліяніе имѣетъ примѣръ наставника — человѣка, вверху стоящаго, могущественное вліяніе имѣетъ духъ словъ и дѣлъ его. Нравы народа были суровы, привыкли къ мѣрамъ жестокимъ и кровавымъ; надобно было отучать отъ этого; но что сдѣлалъ Іоаннъ? Человѣкъ плоти и крови, онъ не созналъ нравственныхъ, духовныхъ средствъ для установленія правды и наряда или, что ещё хуже, сознавши, забылъ о нихъ; вмѣсто цѣленія, онъ усилилъ болѣзнь, пріучилъ ещё болѣе къ пыткамъ, кострамъ и плахамъ; онъ сѣялъ страшными сѣменами, и страшна была жатва: собственноручное убійство старшаго сына, убіеніе младшаго въ Угличѣ, самозванство, ужасы Смутнаго времени! Не произнесётъ историкъ слово оправданія такому человѣку; онъ можетъ произнести только слово сожалѣнія», если вспомнитъ, въ какой обстановкѣ выросъ Грозный: въ юные годы Ивана Шуйскіе съ товарищами сѣяли своекорыстіе, презрѣніе къ общему благу, къ жизни и чести ближняго — какихъ же добрыхъ плодовъ можно было ожидать отъ такого посѣва?!

Такимъ образомъ, обвиненія, предъявленныя къ Ивану какъ къ человѣку, слѣдуетъ прежде всего направить къ современному ему обществу, къ той обстановкѣ, въ какой сложился его характеръ и понятія.

7. Кавелинъ (1847) сближаетъ Ивана IV съ Петромъ Великимъ, и одного этого достаточно, чтобы судить, на какую высокую степень ставитъ онъ Грознаго. «Переходную эпоху нашей исторіи — утреннюю зарю новаго, вечернюю стараго — эпоху неопредѣлённую, какъ всѣ серединныя времена, — ограничиваютъ отъ предыдущаго и послѣдующаго два величайшихъ дѣятеля въ русской исторіи, Іоаннъ IV и Пётръ Великій: первый её начинаетъ, второй оканчиваетъ и начинаетъ другую. Раздѣлённые цѣлымъ вѣкомъ, совершенно различные по характеру, они замѣчательно сходны по стремленіямъ, по направленію дѣятельности. И тотъ и другой преслѣдуютъ однѣ цѣли. Какая-то симпатія ихъ связываетъ. Пётръ В. глубоко уважалъ Іоанна IV, называлъ его своимъ образцомъ и ставилъ выше себя. И въ самомъ дѣлѣ, царствованіе Петра было продолженіемъ царствованія Іоанна. Недоконченныя, остановившіяся на полудорогѣ реформы послѣдняго продолжалъ Пётръ. Сходство замѣтно даже въ частностяхъ. Оба равно живо сознавали идею государства и были благороднѣйшими, достойнѣйшими ея представителями; но Іоаннъ сознавалъ её какъ поэтъ, Пётръ В. — какъ человѣкъ по преимуществу практическій. У перваго преобладаетъ воображеніе, у второго воля. Время и условія, при которыхъ они дѣйствовали, положили ещё большее различіе между этими двумя великими государями. Одарённый натурой энергической, страстной, поэтической, менѣе реальной, нежели преемникъ его мыслей, Іо­аннъ изне­могъ наконецъ подъ бременемъ тупой, полупатріархальной, тогда уже безсмысленной среды, въ которой суждено было ему жить и дѣйствовать. Борясь съ ней насмерть много лѣтъ и не видя результатовъ, не находя отзыва, онъ потерялъ вѣру въ возможность осуществить свои великіе замыслы. Тогда жизнь стала для него несносной ношей, непрерывнымъ мученіемъ: онъ сдѣлался ханжой, тираномъ и трусомъ. Іоаннъ IV такъ глубоко палъ именно потому, что былъ великъ. Его отецъ Василій, его сынъ Ѳеодоръ не падали. Этимъ мы не хотимъ оправдывать Іоанна, смыть пятна съ его жизни; мы хотимъ только объяснить это до сихъ поръ столь загадочное лицо въ нашей исторіи».

8. Самаринъ (1843). Для Самарина въ личности Ивана, какъ и для Кавелина, тоже много трагическаго. «Чудно совмѣщались въ нёмъ живое сознаніе всѣхъ недостатковъ, пороковъ и порчи того вѣка съ какимъ-то безсиліемъ и непостоянствомъ воли. Поэтому его умственное превосходство выражалось отрицательно, разрушеніемъ, ненавистью къ настоящему, ядовитою ироніею и безсмысленнымъ слѣпымъ злодѣйствомъ. Этотъ разладь съ современною жизнью, его не удовлетворявшею, повторялся въ нёмъ какъ лицѣ; ибо въ самомъ себѣ Іоаннъ сознавалъ всю тёмную сторону и ненавидѣлъ, презиралъ себя. Никто изъ современниковъ не понималъ его, никто не страдалъ вмѣстѣ съ нимъ отъ глубокаго неудовлетворенія».

Мысль Самарина можно было бы такъ формулировать: Иванъ Грозный — это первый «Гамлетъ», котораго создала наша русская жизнь.

9. Ждановъ (1876). «Характеръ Грознаго сложный, а потому не легко поддающійся анализу. Психическое настроеніе Ивана Васильевича всё ещё остаётся загадкой. Въ лицѣ царя Ивана Васильевича мы встрѣчаемся со страннымъ, но любопытнымъ образчикомъ человѣческой природы. Никто не откажетъ Грозному въ умѣ и талантливости, но эта талантливость осталась въ нёмъ чѣмъ-то неудавшимся, чѣмъ-то неприложимымъ, точно капиталъ, который не умѣли хорошо помѣстить. Онъ много читалъ и, благодаря своей даровитости, много помнилъ изъ прочитаннаго, но это чтеніе было безпорядочно и не давало прочныхъ и полезныхъ знаній. Среди придворныхъ интригъ и переворотовъ, въ сферѣ лести, коварства и борьбы своекорыстныхъ интересовъ люди рано открылись ему съ самыхъ непривлекательныхъ и грязныхъ своихъ сторонъ. Понятно, что онъ не научился цѣнить ихъ. Напротивъ, встрѣчаясь въ окружающемъ либо съ наглымъ застращиваніемъ, либо съ коварнымъ подслуживаніемъ, онъ скоро пришёлъ къ убѣжденію, что людей можно только бояться и презирать».