Исторiя Россiи 862—1917 - [66]

Духовная опека, въ какой его держали, тяготила, раздражала Ивана; онъ сознавалъ себя, какъ говорилъ потомъ кн. Курбскому, «въ лѣтахъ совершенныхъ и не захотѣлъ быть младенцемъ». Престижъ власти, обиженное самолюбіе начинали говорить въ нёмъ сильнѣй и сильнѣе. Впослѣдствіи, уже послѣ разрыва, впечатлѣнія недавняго прошлаго суммировались у него въ такой яркой формѣ: «Я не смѣй слова сказать ни одному изъ самыхъ послѣднихъ своихъ совѣтниковъ, а тѣ могли говорить мнѣ, что угодно, обращались со мною не какъ съ государемъ, даже не какъ съ братомъ, а прямо какъ съ низшимъ. Достаточно было, чтобы кто исполнилъ моё распоряженіе, сдѣлалъ по-моему, и на того уже гоненіе и мука; а кто раздражитъ, пойдётъ противъ меня — тому богатство, слава и честь; попробую прекословить — а мнѣ уже кричатъ: и душа-то моя погибнетъ, и царство-то разорится!»

Послѣднюю каплю горечи внесло отношеніе «рады» къ царицѣ Анастасіи. Чѣмъ сильнѣе привязанъ былъ Иванъ къ своей женѣ, тѣмъ больнѣе кололо его недоброжелательство къ ней Сильвестра и Адашева. «За одно малое слово съ ея стороны явилась она имъ неугодна; за одно малое слово ея они разсердилися». Разрывъ наступилъ. Сильвестръ отошёлъ добровольно, предупреждая грозу; Адашева удалили отъ двора, отправивъ на театръ военныхъ дѣйствій. Почти вслѣдъ за этимъ умерла царица, и тотчасъ же пошли слухи о насильственной ея смерти. Отдаляя недавнихъ любимцевъ, царь потребовалъ, чтобы окружающіе прервали съ ними сношенія; недовѣрчивый, онъ хотѣлъ присягой обезпечить исполненіе своей воли; присягу дали, но не исполнили; опальнымъ старались вернуть прежнее положеніе — это только подлило масла въ огонь.

Между тѣмъ уже съ 1554 г. начались побѣги бояръ въ Литву. Иванъ и въ этомъ видѣлъ измѣну, бояре же смотрѣли на отъѣздъ, какъ на своё исконное право. Тѣ и другіе были и правы и неправы въ одно и то же время. Никакой законъ не запрещалъ отъѣзда; формальное право существовало, но условія его осуществленія, обстановка всей жизни были теперь уже иныя. Иванъ и бояре переживали ту переходную эпоху, когда одно понятіе, одинъ порядокъ замираетъ, а другой нарождается; старый ещё не сгибъ окончательно, а новый ещё не настолько окрѣпъ, чтобы имѣть силу задушить другой. Недовѣрчивый съ дѣтства, съ впечатлительными нервами, легко раздражающійся, Иванъ началъ видѣть вокругъ себя одну только крамолу, измѣну; это болѣзненное чувство постепенно овладѣло имъ, и онъ, незамѣтно для себя, изъ одного духовнаго рабства попалъ въ другое, не менѣе тяжёлое. Такому неуравновѣшенному человѣку, какъ Иванъ, достаточно было однажды вступить на наклонную плоскость, чтобы покатиться по ней съ возрастающею скоростью.

XIV. Судъ исторіи. Оцѣнка русскими историками личности и дѣятельности Ивана Грознаго

Мы видѣли, какъ двоилась, въ представленіи нашихъ историковъ, личность Ивана III; не менѣе двойственною предстала на судъ исторіи фигура и Ивана Грознаго; но двойственность дѣда была порождена противорѣчіями его политической дѣятельности; противорѣчія Грознаго коренились въ его міросозерцаніи, въ душевномъ складѣ самой его личности. Одновременно государь и вотчинникъ, Иванъ III одной ногою стоялъ въ прошломъ, другою перешагнулъ рубежъ, вступалъ въ новый міръ отношеній — хотя такого рода двойственность (но уже въ значительно болѣе слабой степени) можно прослѣдить и на Грозномъ, но не она наложила свой отпечатокъ на русскаго царя: Иванъ IV смѣшалъ личное дѣло съ дѣломъ государственнымъ. Низведеніе вольныхъ слугъ на степень слугъ подневольныхъ предначертано было всѣмъ ходомъ русской исторіи; потомки бывшихъ удѣльныхъ князей (княжата) рано или поздно должны были превратиться въ подданныхъ государевыхъ, такъ что путь, по которому шёлъ Иванъ, самъ по себѣ былъ правильный; но мѣрѣ чисто государственной онъ придалъ смыслъ личной мести и личной ненависти — это противорѣчіе и до сихъ поръ является главнымъ камнемъ преткновенія для уясненія его личности. Человѣкъ и политическій дѣятель слились въ Иванѣ нераздѣльно; характеръ его, вообще сложный, не легко поддаётся анализу; оцѣнка, которая удовлетворила бы всѣхъ и была признана за окончательную, есть дѣло будущаго; пока приходится довольствоваться сводкою отдѣльныхъ сужденій.

Эти сужденія можно разбить на двѣ категоріи: одни, благопріятныя и неблагопріятныя, пытаются дать полную оцѣнку личности и результатовъ дѣятельности царя Ивана, совершенно не отдѣляя человѣка отъ политическаго дѣятеля; другія направляютъ свой фонарь преимущественно на личность, стараясь выяснить душу, характеръ Ивана Грознаго.

1. Для Карамзина (1816) Иванъ — «герой добродѣтели въ юности» и «неистовый кровопійца въ лѣтахъ мужества и старости», второй Калигула и Неронъ.

2. Погодинъ (1829 и 1859) тоже видитъ въ нёмъ «тирана, какому исторія мало представляетъ подобныхъ». Всё шло хорошо, пока за царя управляли другіе, Сильвестръ и Адашевъ. Иванъ былъ лишёнъ государственнаго ума; онъ не издалъ ни одного значительнаго закона; «нѣтъ ничего, кромѣ казней, пытокъ, опалъ — дѣйствій разъярённаго гнѣва, взволнованной крови, необузданной страсти; совершенное отсутствіе государственнаго взгляда, благороднаго сознанія, высокихъ цѣлей, при неограниченности эгоизма, которому приносилось въ жертву всё».