Исторiя Россiи 862—1917 - [65]

Такимъ вырасталъ будущій царь. Изъ дѣтской поры онъ вынесъ двѣ аксіомы, ставшія потомъ руководящимъ началомъ всей его жизни: 1) онъ есть государь-властелинъ и имѣетъ право дѣлать всё, что захочетъ; 2) бояре — это люди, отъ которыхъ ему нечего ждать себѣ ничего хорошаго.

Московскій пожарь 1547 г. произвёлъ на него потрясающее впечатлѣніе. Бѣдствіе было такое ужасающее, приняло такіе небывалые размѣры; несчастная Москва тонула въ такомъ безумномъ морѣ огня, что пожаръ являлся, особенно убѣдительно на этотъ разъ, карой небесной, ниспосланной за людскіе грѣхи. По воззрѣніямъ вѣка, въ бѣдствіи народномъ сказывался неотвратимый перстъ Божій. Такія натуры, какъ Иванъ, въ подобныя минуты способны перерождаться, по крайней мѣрѣ такъ это кажется имъ самимъ и, зачастую, всѣмъ окружающимъ. Оглянувшись назадъ (а Сильвестръ старательно помогъ ему оглянуться), Иванъ не увидалъ въ своёмъ прошломъ ничего свѣтлаго и чистаго: однѣ боярскія ссоры, насиліе, жестокій произволъ, убійства и кровь; онъ самъ уже успѣлъ загрязниться, тѣлесно и духовно; ему едва исполнилось 16 лѣтъ, а на душѣ у него уже лежала тяжесть сознанія о казнённыхъ и замученныхъ по его приказанію, о годахъ разнузданной жизни, жестокихъ забавь, безсердечнаго эгоизма. Иванъ охваченъ самымъ искреннимъ желаніемъ очистить себя отъ скверны, загрязнившей его, и точно откровеніемъ явилась для него мысль, что онъ поставленъ «Божіею милостію царёмъ всея Руси» не только царствовать и властвовать, но также и пещись о благѣ своихъ подданныхъ.

Охваченный лучшими пожеланіями, онъ легко даётъ увлечь себя и охотно идётъ по пути, указанному сгруппировавшейся вокругъ него «избранной радою» — такъ называетъ Курбскій совѣтниковъ и сотрудниковъ Ивана Грознаго въ первые годы его царствованія: попа Сильвестра, Адашева и др. Наступаетъ свѣтлая пора земскихъ соборовъ, походовъ подъ Казань, заботъ о внутреннемъ распорядкѣ.

Но вотъ въ 1553 г. Иванъ опасно захворалъ; онъ при смерти, и люди самые близкіе, на которыхъ онъ всего больше разсчитывалъ, отказываются присягнуть его сыну-младенцу. Иванъ уязвлёнъ въ самое сердце. Если бъ ещё одни бояре — ихъ враждѣ онъ не удивился бы; но вѣдь противъ поднялись даже тѣ, кого онъ считалъ за самыхъ близкихъ своихъ, — люди, обязанные всѣмъ исключительно ему одному, — Сильвестръ и Адашевъ! Онъ любилъ и уважалъ ихъ, видѣлъ въ нихъ не слугъ, а друзей: Сильвестра почиталъ за отца. «И эти-то люди, изъ вражды къ женѣ его и къ ея братьямъ, не желая видѣть ихъ господства, соединяются съ его врагами, не хотятъ видѣть на престолѣ сына его, обращаются къ удѣльному князю, двоюродному брату!» (Соловьёвъ). Но воцарись Владиміръ Старицкій, какая участь будетъ ждать его ребёнка? Извѣстно, какъ предшественники Ивана отдѣлывались отъ родственниковъ-соперниковъ: голодная смерть, пожизненное заточеніе… Горькую обиду молодой царь пока затаилъ, но въ его душѣ совершился переломъ. Прежнее довѣріе смѣняется мыслью объ измѣнѣ; пора перваго увлеченія проходитъ; Иванъ начинаетъ догадываться, что во многомъ тамъ, гдѣ ему казалось, что дѣйствуетъ, указываетъ онъ, въ дѣйствительности дѣйствовали и творили другіе, самъ же онъ служилъ лишь пѣшкою въ рукахъ другихъ. Самолюбіе его несказанно задѣто. Самодержавный государь — и вдругъ оказывается, что правитъ государствомъ не онъ, а кто-то другой, существо низшее!

Постепенно выходитъ Иванъ изъ-подъ опеки «избранной рады»; но отъ чужихъ вліяній ему, безвольному, впечатлительному, слабому душой, всё равно не уйти. Онъ, какъ свѣточувствительная фотографическая пластинка, живо зафиксируетъ въ своей душѣ даже случайно брошенную мысль, осторожный намёкъ, слабую тѣнь намёка. По дорогѣ въ Кирилло-Бѣлозерскій монастырь, куда онъ ѣхалъ благодарить за дарованное ему исцѣленіе, Иванъ заѣзжаетъ въ Пѣсношскую обитель, къ старцу Вассіану Топоркову, и съ восторгомъ выслушиваетъ коварный совѣтъ: чтобы сохранить своё самодержавіе и не подчиняться другимъ, не слѣдуетъ держать подлѣ себя совѣтниковъ, которые были бы мудрѣе его самого. «Самъ отецъ, будь онъ живъ, не могъ бы дать мнѣ лучшаго совѣта», — восклицаетъ восхищённый Иванъ, и всю жизнь онъ будетъ руководиться этимъ правиломъ: въ теченіе остальныхъ 30 лѣтъ своего царствованія онъ дѣйствительно не допустилъ къ себѣ совѣтникомъ «ни единаго мудрѣйшаго себя».

Даже допустивъ, что бесѣда Ивана со старцемъ Вассіаномъ исторически недостовѣрна, всё же въ совѣтникахъ подобнаго рода у молодого царя недостатка не было. Иванъ Пересвѣтовъ ещё задолго до драмы, разыгравшейся у постели умирающаго Ивана, высказывалъ въ своихъ сочиненіяхъ однородныя мысли и подавалъ такіе же совѣты, что и Пѣсношскій старецъ: вся бѣда, утверждалъ онъ, идётъ отъ вельможъ, изъ-за ихъ лихоимства и неправеднаго суда; избавить насъ отъ этого зла можетъ лишь неограниченная власть, грозно охраняющая правду и справедливость; царю надлежитъ быть грознымъ и мудрымъ, иначе правду не ввести въ государствѣ; добрый же слуга царю тотъ, кто выдвинутъ личными достоинствами, а не родовитостью.

Эти совѣты, въ которыхъ было такъ много опаснаго, пали на воспріимчивую почву. Рождённый въ порфирѣ, съ малыхъ лѣтъ привыкшій видѣть въ себѣ государя, перваго и старшаго надъ всѣми, Иванъ всѣмъ воспитаніемъ своимъ какъ нельзя лучше подготовленъ былъ къ рѣчамъ Вассіана и Пересвѣтова; ещё ребёнкомъ онъ привыкъ смотрѣть на окружающихъ снизу вверхъ и относиться къ нимъ недовѣрчиво, съ опаской. У насъ нѣтъ достаточно данныхъ, чтобы прослѣдить послѣдовательныя фазы разрыва; однако отношенія сильно ухудшились изъ-за Крыма и Ливоніи. «Рада» настаивала на болѣе энергичныхъ дѣйствіяхъ противъ татаръ; утверждала, что, покончивъ съ Казанью и Астраханью, слѣдуетъ покончить и съ Крымомъ; что теперь это не будетъ стоить особенно большихъ усилій, — Иванъ, наоборотъ, хотѣлъ сосредоточить силы противъ Ливоніи и настоялъ на своёмъ.