Исторiя Россiи 862—1917 - [63]

6. Литературные труды, составленные или задуманные въ свѣтлую пору царствованія Грознаго, явились продолженіемъ прежде начатыхъ (Макарьевскія Четьи-Минеи; лѣтописные своды) или вообще выросли изъ круга идей прежняго времени (Домострой).

Въ области внѣшней политики:

7. Дорога къ Казани показана была давно, ещё Иваномъ III и Василіемъ III. Русскіе люди давно уже прониклись сознаніемъ необходимости наложить руку на это полуразбойничье гнѣздо, и самый восторгъ, съ какимъ встрѣтила Россія побѣду своего царя, служитъ лучшимъ свидѣтельствомъ настоятельной и неотложной необходимости покончить возможно скорѣе съ этимъ больнымъ вопросомъ.

8. Оживлённыя сношенія съ Англіей были тоже лишь дальнѣйшимъ развитіемъ сношеній съ Зап. Европой, начатыхъ ещё съ конца XV ст. Превратившись въ самостоятельное государство, Россія тѣмъ самымъ неизбѣжно выступала на дорогу международныхъ сношеній. Первымъ выступилъ Иванъ III, Иванъ же IV шёлъ вслѣдъ за нимъ и за отцомъ.

9. Ливонская война, при всей новизнѣ дѣла, идейно была подведена подъ старыя формулы: подобно дѣду, предъявлявшему права на Кіевъ и Смоленскъ, какъ на свою «отчину», Грозный тоже оправдывалъ свою войну правами на Юрьевъ-Ливонскій, основанный Ярославомъ Мудрымъ.

Недаромъ, однако, старина Ивана такъ отзываетъ новизною: размѣры того, что онъ сдѣлалъ или задумалъ, зачастую совершенно заслоняютъ работу его ближайшихъ предшественниковъ, — работу, въ которой нѣтъ ничего показного и которая велась осторожно, разсчитанно, спокойно-увѣренно, можно сказать, втихомолку, въ противоположность работѣ Грознаго, всегда болѣе или менѣе шумной и крикливой.

1. Царскій титулъ. Принятіе царскаго титула само по себѣ было явленіемъ настолько громкимъ, внушительнымъ, что неизбѣжно оставило далеко за собой робкія, случайныя попытки отца и дѣда именоваться царями. Завершая дѣло предковъ, Иванъ въ то же время кладётъ извѣстное начало, вводитъ въ жизнь новыя формы, которыя потомъ срастутся съ нею и сохранятъ свою жизненность въ теченіе всей послѣдующей исторіи Россіи (1547—1917).

2. Борьба съ боярствомъ. Въ борьбу съ боярствомъ и княжатами Иванъ внёсъ много ненужной страсти, дойдя до предѣловъ безумія и изувѣрства, превратилъ её изъ государственной мѣры, необходимой и полезной, въ личную драму и въ трагедію цѣлаго сословія. Такихъ ужасовъ, свидѣтелями которыхъ сдѣлалъ Грозный своихъ подданныхъ, Россія не видала, можетъ быть, со времёнъ Батыя, если только вообще когда видала подобное, и, безусловно, никогда отъ своихъ государей — въ этомъ, несомнѣнно, новая и неизгладимая черта.

3. Востокъ. На Востокѣ Россія изъ прежней обороны переходитъ въ наступленіе, — явленіе тоже новое.

4. Западъ. Ещё ярче «новое» сказалось на западныхъ границахъ: Россія втянулась въ распрю съ Польшей и Швеціей; война за Ливонію создала для нея новый, ранѣе не существовавшій, Балтійскій вопросъ.

XIII. Личность Ивана Грознаго

Натура неуравновѣшенная, болѣзненно-нервная, Грозный весь сотканъ изъ порывовъ и минутныхъ страстей; ему не дано спокойно и хладнокровно взвѣшивать поступки, свои и чужіе. Увлекающійся, онъ легко поддавался первому сильному впечатлѣнію, всё равно, порождало ли оно хорошую мысль, здоровую, благородную или дурную, низкую, вредную. Вотъ почему въ его царствованіи добро смѣшано со зломъ, привлекательное съ отталкивающимъ.

Воспитаніе не выработало въ нёмъ ни сильной воли, ни твёрдаго характера, не дало ему никакихъ нравственныхъ устоевъ. Да и воспитанія онъ не получилъ никакого. На жизненное поприще онъ вышелъ не стойкимъ, не сильнымъ, легко поддавался чужимъ вліяніямъ, и въ этомъ трагизмъ его жизни. Впечатлѣнія воспринималъ онъ пылко и нервно, но глубокихъ корней въ его душу пустить они не могли; сама душа его была не изъ глубокихъ, а корни, едва они начинали укрѣпляться въ ней, сметалъ порывъ новыхъ впечатлѣній, столь же пламенныхъ, бурныхъ и столь же преходящихъ. Вотъ почему для Ивана возможны были такіе скачки: отъ «избранной рады», гдѣ онъ держалъ себя покорнымъ ученикомъ, къ опричнинѣ, въ которой онъ искалъ выхода охватившей его подозрительности и мести, отъ сдержанно-наставительнаго Сильвестра къ низменному, покладистому Малютѣ Скуратову.

Себя онъ не помнилъ иначе, какъ государемъ. Сто лѣтъ спустя, во Франціи, на королевскій престолъ вступитъ (1643) пятилѣтній ребёнокъ, Людовикъ XIV; его дѣтскія игры смѣшаются съ торжественными парадными выходами, наставленія и ласковые упрёки матери съ униженными поклонами и льстивою рѣчью его подданныхъ; съ самыхъ малыхъ лѣтъ Людовикъ привыкнетъ видѣть себя въ центрѣ совершающихся событій, ихъ первоисточникомъ и завершеніемъ — совершенно естественно, если въ такой обстановкѣ со временемъ у него сложится представленіе о себѣ какъ о «королѣ-солнцѣ», повелителѣ-самодержцѣ, обладающемъ правомъ требовать безпрекословнаго себѣ повиновенія, во имя того, что «tel est notre bon plaisir».

Точно такъ же и Иванъ Грозный. Ему ещё нѣтъ пяти лѣтъ, а онъ вмѣстѣ съ матерью участвуетъ въ Успенскомъ соборѣ на торжествѣ переложенія мощей Алексѣя Чудотворца изъ старой раки въ новую, и присутствуетъ не въ толпѣ, а на самомъ видномъ мѣстѣ, первоначально, вѣроятно, ещё не безъ нѣкотораго удивленія подмѣчая то особое вниманіе, какимъ его окружаютъ (1535, 1 февр.); ему пошёлъ всего шестой годъ, а онъ уже видитъ себя воочію, на дѣлѣ, государемъ, да ещё какимъ государемъ! Бывшій царь казанскій Шихалей падаетъ передъ нимъ на колѣни, прося прощенія, а ребёнокъ (конечно, предварительно должно наставленный) велитъ ему встать, въ знакъ милости зовётъ его «карашеваться» (здороваться) и сажаетъ его справа отъ себя (1535, 12 дек.); въ другой разъ того же Шихалея, пріѣхавшаго съ визитомъ къ правительницѣ, вел. княгинѣ Еленѣ, Иванъ чтитъ, встрѣчая въ сѣняхъ и потомъ участвуя на самомъ пріёмѣ; а когда жена Шихалея, царица Фатима, тоже пріѣхала къ его матери, то на свиданіи присутствовалъ и маленькій Иванъ и вёлъ себя согласно установленному этикету: онъ обратился къ гостьѣ съ привѣтствіемъ, сказалъ ей «табугсаламъ», карашевался и потомъ «сѣлъ князь великій на своёмъ мѣстѣ у матери, а у царицы съ правой руки, а бояре съ нимъ по обѣ стороны».