Исторiя Россiи 862—1917 - [61]

Соотвѣтственно значенію своихъ удѣловъ княжата становились или въ первые ряды боярства, наравнѣ съ самыми славными старшими фамиліями, или степенью-двумя ниже; но и въ томъ и въ другомъ случаѣ они всегда принадлежали къ высшему правительственному слою, и отблескъ недавняго «царственнаго» (выразились бы мы нынче) положенія ещё продолжалъ сіять надъ ихъ развѣнчанной головой. Тѣмъ болѣе помнили они сами, что ещё вчера только были такими же по титулу и положенію вотчинниками-государями, какъ и счастливый соперникъ ихъ, князь московскій. Къ тому же, переходя на службу въ Москву, многіе изъ княжатъ продолжали фактически управлять своими удѣлами и, превратившись изъ вотчинниковъ-государей въ простыхъ вотчинниковъ-землевладѣльцевъ, «продолжали пользоваться долей своей прежней правительственной власти, судили и рядили по старымъ мѣстнымъ обычаямъ и законамъ, сохранили свои удѣльные полки, иные даже офиціально назывались удѣльными, а не служебными князьями» (Ключевскій).

Слуги по отношенію къ московскому государю, княжата въ своихъ вотчинахъ «имѣли всѣ атрибуты государствованія: у нихъ былъ свой дворъ, своё „воинство“, которое они выводили на службу великаго князя московскаго; они были свободны отъ поземельныхъ налоговъ; юрисдикція ихъ была почти не ограничена; свои земли они „жаловали“ монастырямъ въ вотчины и своимъ служилымъ людямъ въ помѣстья» (Платоновъ).

Въ свою очередь, и нетитулованные бояре живо помнили завѣтъ Дмитрія Донского и считали себя вправѣ ждать, что московскій князь дѣйствительно станетъ «любить» ихъ и поступать по ихъ «волѣ». Но въ XVI вѣкѣ такія ожиданія являлись анахронизмомъ. Воля теперь была одна — государева: теперь великій князь «самъ-третей у постели» вершалъ всѣ дѣла государственныя, на долю же бояръ оставалось только покорно исполнять его приказанія.

Ещё съ Ивана III стало входить въ обычай брать съ бояръ, которыхъ подозрѣвали въ намѣреніи отъѣхать, крестоцѣловальныя записи, за денежной порукой другихъ бояръ. Всё вело къ тому, чтобы прежняго вольнаго слугу превратить въ подданнаго, въ княжескаго холопа.

Ни княжата, ни остальные бояре примириться съ такимъ положеніемъ были не въ силахъ, и скоро на этой почвѣ выросло то ужасное столкновеніе, которое омрачило вторую половину царствованія Ивана Грознаго, стоило бездны жертвъ, массы пролитой крови и заставило всю страну пережить одну изъ наиболѣе мрачныхъ эпохъ — эпоху казней и гоненій.

Столкнулись два непримиримыхъ воззрѣнія. Грозный дѣйствительно хотѣль превратить бояръ въ подданныхъ, сдѣлать ихъ послушнымъ орудіемъ своей воли, а тѣ домогались, наоборотъ, властнаго положенія царскихъ совѣтниковъ, видѣли въ своёмъ боярствѣ не пожалованіе, а наслѣдственное право, и смотрѣли на себя какъ на своего рода суверенныхъ обладателей боярскаго достоинства, — какъ на «извѣчныхъ» бояръ, — недаромъ таковыми призналъ ихъ самъ Василій III, ужъ на что особенныхъ симпатій къ боярству не питавшій.

Но къ половинѣ XVI в. эта идея уже отжила свой вѣкъ; она не соотвѣтствовала духу времени. Вотъ почему побѣду одержало не боярство, а Грозный. Превращеніе вольныхъ слугъ въ подданныхъ явилось логическимъ послѣдствіемъ превращенія вотчиннаго князя въ самодержавнаго государя. Недаромъ народная память простила Ивану его изувѣрства и жестокія казни, признавъ въ нихъ необходимую мѣру искорененія боярской измѣны. Былина на одинъ уровень ставитъ три дѣянія, которыми Иванъ можетъ гордиться: коронованіе царскимъ вѣнцомъ, завоеваніе Казани и искорененіе измѣны. Устами царя она говорить:

Ужъ какъ мнѣ-то можно похвалитися:

Вынесъ я порфиру изъ Царя́-града,

Взялъ Казань-горо́дъ и славну Астрахань,

Вывелъ я туманъ изъ-за синя́ моря,

Вывелъ я измѣнушку изъ Нова-го́рода,

Вывелъ я изо́ Пскова, изъ каменно́й Москвы!

Мѣра государственная, однако, вконецъ была искажена способомъ ея проведенія въ жизнь. Этой мѣрѣ Иванъ придалъ характеръ личной мести. Давно уже государь, онъ всё ещё оставался прежнимъ вотчинникомъ. Онъ былъ тѣмъ и другимь одновременно. Старое уживалось въ нёмъ съ новымъ и, конечно, порождало непримиримыя противорѣчія. Иванъ не умѣлъ отдѣлить интереса личнаго, семейнаго отъ интереса общественнаго. Въ своей мести онъ зашёлъ такъ далеко, что она граничила съ безуміемъ: рядомъ съ государственными преступниками гибли сотни людей, ни въ чёмъ неповинныхъ. Онъ мстилъ за то, что когда-то Сильвестръ и Адашевъ владѣли его душою и помыслами; за то, что близкіе ему люди отказались связать судьбу свою съ судьбой его малолѣтняго сына; мстилъ за тяжёлыя, больныя воспоминанія о раннемъ дѣтствѣ. Цѣль была достигнута, «измѣна» выведена, но какой цѣною! Боярство и монашество во времена Ивана Грознаго были двумя наиболѣе культурными классами русскаго общества, тогдашней его интеллигенціей, — и одинъ изъ этихъ классовъ въ странѣ, вообще бѣдной духовными силами, былъ въ одной своей части уничтоженъ, въ другой морально забитъ и искалѣченъ!

На Западѣ въ ту пору тоже выводили «измѣну» и тоже не церемонились со своими противниками; современники Ивана Грознаго тоже домогались стать самодержавными государями и съ этою цѣлью безпощадно расправлялись съ привилегированнымъ сословіемъ — дворянствомъ; мѣры, къ какимъ они прибѣгали, тоже покажутся отвратительными и безчеловѣчными для нашего времени: во Франціи вѣроломно избивали гугенотовъ (Варѳоломеевская ночь 1572 года); жестоко расправлялся съ дворянствомъ шведскій король Эрикъ; въ Англіи въ одинъ пріёмъ повѣсили на Лондонскомъ мосту 300 человѣкъ, и королева Елизавета, показывая французскому посланнику башню Тоуэръ, зубцы которой сплошь унизаны были трупами повѣшенныхъ, съ гордостью говорила ему: «Такъ-то вотъ изводимъ мы измѣну».