История ромеев, 1204–1359 - [327]

, — я не знаю как, — но отвергаются многими образованными людьми, изо всех сил старающимися доказать, что они содержат в себе некие ложные догматы новоявленного богословия. Я хотел бы, чтобы исправление совершилось открыто на соборе, но поскольку обстоятельства не позволяют [созвать собор] в настоящее время, то, раз уж вы так или иначе собрались здесь, я хочу лично услышать от вас хоть что-нибудь. Ибо вызвавший пресловутые споры Томос появился в то время, когда я находился в Фессало-нике, так что я — если кто-нибудь захочет расспросить меня основательно — не знаю ни о чем в нем говорится, ни правда ли то или ложь. Боюсь, однако, как бы и мне не навлечь на себя суд Божий, ведь и я, прибыв впоследствии в Византий, в то время как власть была у другого, нехотя подписал эти [документы], будучи заставлен им — я уже молчу о бедствиях в промежутке, — не имея возможности избежать давления обстоятельств».

4. Григора же в ответ сказал:

«Я издавна отнюдь не дерзаю касаться языком тайн богословия, но трепещу даже слушать или помышлять о нем, отскакивая от него сразу же, как от огня. Ибо если даже великим оным и мудрым учителям церкви случалось полностью отказываться от такого предприятия, то, конечно, для нас очевидное безумие браться за такие вещи, ибо мы не смогли усвоить даже малой части того, что [знали] они. И чтобы мне полнее рассказать о себе — какое, то есть, расположение мне с самого начала случилось иметь к этой теме, — [скажу, что] когда по смерти твоего блаженной памяти божественнейшего отца, этого приснопамятного императора[1645][1646], в ро-мейском государстве вспыхнула гражданская война, а одновременно с этим жесточайшие волны злобно обрушились на божественные догматы церкви и все было покрыто мраком, словно в бурную ночь, когда, как говорится, даже по звездам не определить, куда тебя несет и все переворачивается вверх-вниз, и опасность для каждого столь же близка и ожидаема, сколь далека и безнадежна безопасность — ибо во время распри, как говорит [пословица], самый худший злодей бывает в чести™⁷, а у того, кто сколько-нибудь получше, судьба плачевна и обстоятельства трагичны, — то и я счел за лучшее избрать спокойную жизнь, оставив придворное поприще.

5. Ибо я подумал, что в отсутствие раздражающего и могущего быть противником в битве, зло перестало бы распространяться. Поскольку, убеждая других людей, я вряд ли мог бы иметь успех, то я занимался своими собственными делами. Ибо превратить мир в смятение легко и самым ничтожным людям, ведущим низкую жизнь; а вот из смятения сделать мир — это даже и весьма разумным не так-то просто. Первое случается, когда природа [человека] оказывается предоставлена сама себе — потому что природа, по общему согласию, является беспорядочной и непостоянной, — а второе достигается сознательной дисциплиной, благоразумностью и здравым рассуждением. Так что первое изобретает и не существующие поводы, давая пищу баталиям; а второе пытается устранить даже и существующие, подобно врачу, который прежде, чем болезнь даст ростки, придумывает, как излечить ее в корне[1647].

А когда Паламе со всей его партией случилось быть преданным анафеме и отлучению от Бога двумя патриархами и всеми присутствовавшими тогда [в столице] епископами, то я еще больше побуждал себя к исихии и утверждался [в этом намерении], ибо эта обитель весьма облегчает и оправдывает устранение от братания и [молитвенного] общения с нечестивцами.

6. Церковная буря развилась уже в гонение, причем гонение страшнейшее и жесточайшее из всех, так что не только патриарх[1648], будучи сослан, окончил жизнь насильственной смертью, но и те из епископов и пресвитеров, кто в этих ужасных обстоятельствах оказал непреклонное сопротивление [ереси], рассеялись, гонимые, по всей вселенной. Я уж не говорю о тех, кому случилось умереть в узах и темницах, и кто избежал насильственной смерти ценой голода, жажды и всяческого стеснения в необходимом. Более того, им даже не было позволено улучить погребение от близких, за исключением тех, кого зарывали тайно. Но [гонители] и от этих последних не отставали, рыская и вынюхивая, словно лаконские собаки, и некоторых из них выкопали. Ибо что им еще оставалось сделать, изливая на бесчувственное тело безрассудство преступной души? Ибо умереть необходимо, а жить или быть покрытым надгробием — ничто из этого не является необходимостью. Потому что первое природа и без воли человеков производит природа, а второе является лежащим в произволении тех, кто остался в живых, доказательством одного из двух: либо безумия, либо благоразумия.

7. Жертвой этого потрясения оказался и я, не желающий покориться абсурдным новшествам этого Паламы; а сколько мне пришлось из-за этого испытать бедствий — совершенно не стоит, я думаю, сообщать людскому слуху, ведь об этом в точности знает Бог, видящий тайное[1649]. Однако, когда ты, о император, по божественной воле воспринял доставшийся тебе от отцов жребий единовластия, а одновременно с этим я немного пришел в себя — лишь настолько, чтобы не лишить себя жизни, не выдержав непрерывных бедствий, — скверны и паіубы оных [соборных] постановлений и Томосов достигли моего зрения и слуха, и я уже достоверно узнал и содержащиеся в них богохульства, и сколько в них клеветы и искажений Священного Писания. Итак, необходимо выставить уже этот Томос на всеобщее обозрение, чтобы не вотще и всуе была наша речь, не имея себе опоры и основания».