История ромеев, 1204–1359 - [319]
19. Но в настоящий момент мне некогда задерживаться на подобных историях, и поэтому я хочу теперь обратиться к другим предметам, отложив более подробный рассказ на будущее.
Когда солнце как раз подошло к своему летнему повороту, император Кантакузин с одиннадцатью кораблями выехал из гаваней Византия и на седьмой день прибыл на Тенедос, намереваясь вести там войну против своего зятя Палеолога. Он расчитывал на одно из двух — либо на измену изнутри, либо на битву извне, — чтобы напасть на них врасплох и захватить самого [Палеолога], а заодно и крепость Тенедоса, и оставить там вместо него своего сына Матфея, который с супругой сопровождал тогда отца. Но поскольку тенедосцы заранее заметили приближение их кораблей к своей гавани, он не смог осуществить это сходу. Тогда, подплыв к острову с другой стороны, он не счел нужным причаливать все корабли к берегу для высадки, потому что опасался, как бы корабли не потеряли большую часть [моряков], если те вдруг перейдут на сторону Палеолога. Ибо в этом случае не только весь их флот пропал бы — а с ним и все намерения и планы, с которыми они пришли туда, — но еще и самих себя они бы предали в руки врагов без всякого труда [со стороны последних].
20. Поэтому он позволил произвести высадку Только четырем кораблям, командам которых он доверял больше всего. Итак, высадка уже шла и те, кому это было приказано, уже
346
приготовились: одни — бросать огонь в снопы зерна; другие — выкорчевывать виноградные лозы; третьи — грузить раздобытую на острове воду на корабли, — как вдруг лучшие из тене-досских воинов, пешие и конные, выскочили из ворот крепости и, устроив на морском берегу жестокую битву, не позволили морякам даже запастись водой, но вынудили их срочно обрубить кормовые канаты и отплыть.
Поэтому византийцы, отступив немного от земли, бросили якоря, а на следующий день подняли и через три дня приплыли к Имбросу, который также считали враждебным. Там они действовали так же и, потерпев то же самое, на всех веслах ушли и оттуда к городу Энос[1592], приверженному Кантакузи-ну. Оставив там молодого императора Матфея с его супругой, они со всей поспешностью вернулись в Византий на десяти кораблях, поскольку команда одного, как говорят, при двух высадках, которые они предприняли на Тенедосе и Имбросе, перешла на сторону императора Палеолога.
21. Однако есть кое-что, о чем я должен был бы рассказать немного прежде, но предпочел удержать [это в себе], опасаясь опечалить твою душу. Теперь же я намереваюсь сказать об этом из уважения к просьбам твоих друзей и сподвижников. Итак, Евлогия[1593], истинная императрица, своими словами и делами заслужившая согласные с ее жизнью прозвания[1594], претерпев за божественные догматы церкви много беспокойств, преследований и разнообразных несчастий, а к тому же вдобавок к старости и прочим болезням, которые были у нее прежде, подвергшаяся еще большим и таким образом мало-помалу в конец изнурившая свое тело, преставилась между тем к оному вечному блаженству. И теперь твои друзья просят тебя почтить ее надгробными речами, поскольку и многочисленные болезни у приходящих на ее могилу сразу
же явным образом прогоняются, ибо Бог и этим изобличает безумие и нечестие гонителей [правой веры].
22. Ты же, впрочем, знаешь, что, сочетавшись на шестнадцатом году браком с сыном знаменитого императора Андроника с великой славой и блеском и насладившись жизнью с ним всего лишь около двух лет, она тут же потеряла его умершим и сразу же облачилась в рясу, раздав все свое богатство пленникам и прочим нуждающимся, за исключением того, что она потратила на роскошное обустройство того священного монастыря, который стал знаменит добродетелью больше чем обустройством. Она построила его, не считаясь с издержками, и собрала в нем более сотни избранных монахинь, чтобы они благоговейно подвизались там. Но и сама она вместе с ними пребывала в служении и трудах. Как госпожа она не переставала щедро снабжать [монахинь] всем необходимым, а как соработница бралась и сама наравне с прочими за повседневные труды, вплоть до кухонных и других самых низких. Одним словом, она предлагала себя всем в качестве образца всякой добродетели и святой жизни вплоть до самого последнего времени, когда была уже примерно на семидесятом году жизни.
23. И к чему мне подробнее рассказывать об этом тебе, лучше других знающему ее дела? Ибо я помню, как много раз слушал твои рассказы о ее добродетелях, которыми ты справедливо побуждал слушателей к правильному подвижничеству. Ты говорил, что эта женщина стяжала глубокий разум и, беседовала она или молчала, всегда была для окружающих увещеванием и великим и непревзойденным примером монашеской жизни, и как бы самородным и самовыкованным характером небесной святости, точным мерилом всякой духовной культуры
