История ромеев, 1204–1359 - [318]
14. Он говорит, что не одобрял причину этих хвалебных речей как невыгодную для него, но молча принимал достойные проклятия похвалы, так как при данных обстоятельствах они шли ему на пользу, поскольку он кормился от этих людей. Ибо, будучи введены в заблуждение, они незаслуженно воздавали ему похвалу, приличествующую благочестивым, и одновременно проклинали его многобожие, не зная, что он и был тем, кого они проклинали. Таким образом, этот проклятый — какой-то полип[1582] с неустойчивым и непостоянным цветом мышления. Приспосабливаясь к разным временам и обстоятельствам, он легко перестраивается и преобразуется, придавая своей мысли и речи различные и взаимопротиворечащие оттенки и формы, и не умеет извлекать урок из наказания Господня[1583]. Как некий убийца, которого отводят в тюрьму, чтобы он страхом образумился на будущее и сторонился бы всякого грабежа, а он вместо этого убивает тех, кто его отводит, а так-
же каждого встреченного прохожего, так и этот человек, будучи наказываем, не трепещет и, будучи вразумляем Богом, не вразумляется, но, находясь под наказанием, не извлекает пользы для своего ума, и в воспитательном учреждении[1584] Божием остается невоспитанным, придерживаясь все того же безумия и обращая в повод ко злу то, что Бог попустил ему претерпеть для удержания от зла.
15. Ибо он решил не прекратить это свое хвастовство и пустое самомнение, а кичливо преподносить себя и свое пленение варварами как образ Христа и Христовых страстей [которые Он претерпел] ради нас, по своему обыкновению извращая факты ложными утверждениями и рисуясь тем, чего следовало бы стыдиться. Так в сердце неразумного нет места памяти Божией и богоугодной добродетели. Поэтому Бог и попустил ему подвергнуться самому сильному глумлению и быть всеми ненавидимым как мерзость запустения[1585]'.
Ибо с этого времени произошла резкая перемена, и он даже для сильно любивших его правителей и единомышленников стал настолько ненавистен из-за беззаконного и содомского сношения с варварами, что они за свободу того, ради кого обещали пожертвовать всем своим имуществом и, если потребуется, самих себя отправить в Аид, не хотят теперь дать даже обола.
16. Потому что, куда бы ни склонилась чаша весов, они не рассчитывали на благоприятный для них результат. Ибо если они, — так они говорили, — решат покрыть [выдвигаемое против него] обвинение молчанием и позволить ему священнодействовать, то все камни возопиют[1586] о чрезмерности этого преступления; а если убедят его не исполнять свои функции и воздерживаться от священнослужения, то он в дальнейшем будет им самым дерзким среди многих обвинителей и направит против них свой язык, острейший всякого меча, и окажется для них тяжелее всякого Олимпа. А когда к тому же станут слышны выплеснувшиеся на улицы театральные и базарные остроты — про икры[1587], андрогинного бога[1588] и беременное недоразвитым плодом бедро[1589], — являющиеся отнюдь не выкидышами Диониса и фиванской Семелы, но плодами, родственными нечестивому варварскому семени, и теми лукавыми и нечестивыми порождениями, какие сам он привык непрестанно рождать из [утробы своего] нечестивого мышления, или, скорее, [не порождениями, а] недоразвитыми и противоестественными выкидышами, тогда какой муки худшим не покажется это всем тем, кому случилось иметь его своим учителем?
17. Но об этих предметах ты, пожалуй, и сам точнее рассудишь своим мудрым и рациональным умом и суждением. Я же расскажу о дальнейших тому подобных вещах, получивших сходное возмездие от Бога.
Итак, ставший патриархом Каллист, будучи затем низложен теми же, кто и почтил его [патриаршим саном], и не желая добровольно слагать архиерейские регалии, рисковал вопреки своей воле подвергнуться отнятию оных, а заодно и быть ввергнутым в какую-нибудь ужасную темницу, во избежание мятежа, который он, согласно распространившемуся слуху, мог поднять в Городе, поскольку для жизни на покое он был слишком буйного и несдержанного нрава. И скорее всего, если бы он не узнал заранее, то и испытал бы это, но он, узнав, успел бежать.
Ибо, едва только этот план был утвержден императором и [новым] патриархом[1590], как молва незаметно подхватила его и распространила по рынку. Отсюда и сам [Каллист] услышал об этом и, объятый сильным страхом, тайком бежал в находящуюся на противоположном берегу [Золотого Рога] крепость латинян и, цепляясь за жизнь, отдался под покровительство и иго иноплеменников; и в чем он вчера и третьего дня он упрекал благочестивых, гонимых за их благочестие, то теперь явным образом случилось и с ним самим.
18. Ибо искавших убежище в величайшем храме Премудрости Божией он сам беззаконно вырывал оттуда и отправлял в тюрьмы, а если кому-то удавалось, скрывшись от преследователей, бежать в ту латинскую крепость, то он изо всех сил набрасывался на таких и изливал на них бесконечные поругания, и говорил, что это друзья Варлаама, который был латинянином, становятся теперь друзьями его соплеменников, пользуясь чужестранным покровительством и господством как спасительной гаванью.
Так эти орудия нечестия с их догматами продержались какое-то недолгое время, и от многих порой укрывалось, что они пребывают во тьме и на противоположной стороне от истины. Но со временем они раскрываются, выставляемые светом истины на всеобщее обозрение и изобличаемые фактами, и поражаются собственными стрелами, попадая сами в себя. В то время как никто другой их не преследует, они сами себя преследуют и от самих себя терпят то, что сами причиняли благочестивым, ибо божественное правосудие мало-помалу незаметно настигает и гонит их, делая их одержимыми хуже корибантов
