История ромеев, 1204–1359 - [310]
38. Когда император услышал про эти и тому подобные речи патриарха, он не высказал вслух ничего резкого, но остался при своих обычных манерах, однако на следующий день собрал епископов и лишил его сана. Епископы выдвигали иные различные обвинения: одни — ересь мессалиан, которую ему вменяли и прежде; другие — его постоянное недостойное сквернословие и его неумеренный и безумный гнев, и прочее, и прочее, но императору показалось предпочтительнее всего [осудить его за] провозглашение отлучения на всякого, кто захотел бы призывать его снова на патриаршую степень.
39. Так оно и было. Потом прошло несколько дней, и преемником патриаршего трона становится Филофей Коккин, переведенный из [митрополии] Гераклеи Перинфской[1546]. Кан-такузин же, пристыженный обличениями насчет храма Премудрости Божией, приказал устроить сбор средств, чтобы все византийцы — и очень богатые, и не богатые, и наиболее знатные, и не знатные — приносили, сообразно достоинству каждого. И таким образом остальная часть крыши храма была завершена в течение трех месяцев».
[Григора: ] «Что же это было, дорогой Агафангел, что ты, как самое дурное, предал молчанию, жалея этих людей — я имею в виду говорящих и слушающих? Ибо мне кажется, что уже сказанное — не больше и не абсурднее того, что ты еще не сказал. Сделай все-таки небольшую выборку и из этого и потрудись назвать мне один или два наиболее незначительных [примера], чтобы ни подозрительность нашу не мучить глубоким молчанием, ни уши — излишне длинными речами».
40. [Агафангел: ] «Первое, что тебе, мой божественный учитель, будет [предложено] ко вниманию, касается тех варваров, которые постоянно и когда хотят с легкостью ходят толпами во дворец, будучи духовными наставниками и предводителями нечестивой религии. Они, правда, проводят, как говорят, жизнь свободную от имущества и безбрачную, однако более всего рабствуют чреву и побеждаются пьянством и тем, что воспламеняет необузданность похоти. Так что, [всякий раз] когда в церкви вне дворца должна была совершаться священная литургия, они устраивают во дворах дворца хороводы и состязаются в пении, танцуют этот свой гимнастический танец и с нечленораздельными воплями выкрикивают песни и гимны Магомета[1547], и тем самым — когда вообще всех, а когда некоторых из собирающихся там людей — склоняют больше слушать их, нежели божественные Евангелия. То же самое они делают и за царской трапезой — зачастую с цимбалами, музыкальными инструментами и песнями, — как это в обычае у нечестивых.
41. Итак, пусть это будет первое, что сказано мной туманно. Второе же — это то, что варварские войска уже отказывались часто переправляться из Вифинии в Европу из-за того, что это требует слишком больших усилий и хлопот. Они говорили, что больше не обращают внимания на призывы императора Кантакузина. Поэтому ему пришлось нанять оттуда отборных [воинов] и переселить их с женами и детьми в Европу в количестве, которое он посчитал достаточным, чтобы они вместо иной Горгоны[1548] послужили ему оплотом и устрашением для его зятя Палеолога и его возможных союзников из числа три-баллов и мисийцев. Он поселил их в нескольких городах Херсонеса, так что они уже на постоянной основе пользовались всеми несчастными тамошними ромеями как своими рабами, имея теперь уже и податливость императора в качестве поддержки своим притязаниям. И с тех пор, делая из этих городов вылазки, как из надежных опорных пунктов, они постоянно грабят и подчиняют себе и остальную Фракию.
42. Уже и сын Гиркана переправился через Геллеспонт [во Фракию], словно в свою колонию и вотчину, решив, что ему следует жить там вместе с теми варварами, что прибыли туда незадолго до этого. О последующем же, как о самоочевидном всем разумным людям, я, с твоего согласия, умолчу, ибо думаю, что и этого достаточно, чтобы разумный слушатель сделал отсюда качественные логические выводы о том, что не проговорено, даже если то, что изрыгнул Каллист, прибежав к Кантакузину, было по своей крайней грубости, возможно, еще страшнее».
Когда Агафангел сказал и выслушал все это, он потихоньку ушел обычным путем и спокойно вернулся к себе домой. Зима же в то время еще не совсем завершилась, но уже подходила к концу.
43. Когда же наступила пора, в которую все живое[1549] пробуждается ко обновлению всей земли, наряжаясь во всякого рода свежую зелень, цветущую всеми красками, отец возложил на Матфея императорскую диадему во Влахернском божественном храме, причем служил, согласно испокон веку господствующему обычаю, Филофей, ставший с недавних пор патриархом после Каллиста. Цель же этой новой диадемы состояла в том, чтобы сын был соправителем отцу во всю его жизнь, а когда бы тот умер, возможно, от старости, то сын бы по преемству воспринял скипетр империи. Ибо зять, Палеолог, был приговорен [Кантакузином] к полному забвению, и дверь к дружескому единомыслию окончательно захлопнулась.
44. Между тем прошло не так много дней, и Матфей, сей новый император, приходит в это служащее мне тюрьмой жилище, поскольку император-отец велел ему выступить в качестве посредника, чтобы убедить меня явиться снова во дворец и вступить в обычное для меня общение с императорами
