История ромеев, 1204–1359 - [298]
33. «Тебе же всячески необходимо, — говорила она, — доверять ему как отцу и как человеку, состарившемуся в опыте государственных дед: доверять как в остальном, так и в том, что касается управления царской жизнью, чтобы он мог сделать для тебя заботы этой жизни небурными, принимая на себя волны царствования и, прежде чем ты почувствуешь головокружение от них, приводя [государственный корабль], по мере возможности, в равновесие. Ибо, сделав тебя своим сыном через брак [со своей дочерью], он ни в коем случае не хочет, чтобы ты попадал в опасность. Как же! Ты, будучи ему противником и имея матерью его противницу, хоть и был им арестован по законам войны, но против ожидания спасся и записан наследником его царства прежде его родных сыновей. Даже и думать не смей ничего такого!
Затем тебе следует уважать те важные клятвы, которые твоя мать и сам ты дали нам тогда в письменном виде: никогда не поднимать на нас враждебную руку и не вести военных действий, но всякое волеизъявление твоего тестя считать как бы неким начальственным приказом и направлять свои действия к [следованию] его словам и жизни, как поистине архетипу образа императора».
34. Когда императрица Ирина сказала это своему зятю императору Палеологу, он ответил ей следующее:
«Многие вещи, мама, на которые поначалу смотришь спокойно и беззаботно, требуют тщательного и вдумчивого исследования и тем, кто по простоте своей не предвидел их, угрожают весьма большими опасностями, подобно пауку, который, имея цвет тела, ткань [паутины] и движения совершенно воздушными, легко остается незаметным, охотясь на мелких насекомых, попадающих [в его сети]. Так вот и я, если бы знал, что мой брат Матфей успокоится и не будет, пользуясь автономностью правления, выжидать время, чтобы убить меня, то всему бы предпочел сладость мира и с большим удовольствием поставил бы беззаботное молчание выше любого слова и действия. Теперь же, однако, меня сильно беспокоит то, сколькими царскими инсигниями, узурпируя их, он обвешивает себя, сколько из того, о чем не было говорено в тех клятвах, он теперь смело произносит вслух, постоянно прибавляя — постепенно и понемногу — одно за другим и только что не разыгрывая трагедию моего убийства перед самыми моими дверьми. Если все это справедливо, то надо было тогда же и вписать это в те клятвы, которые ты только сейчас преподносишь, ловко упрекая меня в нарушении; а если тогда он молчал из уважения к законам, то почему теперь не стыдится, открыто нарушая те клятвы и с абсолютно неподобающим самоуправством присваивая то, что запрещено законами?
35. И все это он делает с согласия отца. Ибо то, что последний, постоянно видя [деяния сына], не препятствует им, изобличает его, как если бы и он сам делал в точности то же, и таким образом тот, кто поклялся быть нашим общим отцом, на глазах у всех устраивает мою смерть. Тем, что он молча соглашается с сыном, он самым делом поощрил его сильнее, чем мог бы поощрить словами, молчанием введя [меня] в заблуждение, а делом — напав, так как это удобно было делать скрытно. Молчанием он избегает явного людского порицания, а делом своевременно открывает сцену драмы и наконец являет прежде державшийся в тайне план.
Ибо многие виды злобы, будучи высказаны, кажутся довольно чудовищными и препятствуют [открытию] двери рождения[1491], и поэтому они легче совершаются молча, прежде чем будут высказаны преступником и осознаны жертвой, так что для того, против кого предпринимается самое худшее, дело опережает распознавание, оказываясь весьма проворным. И учителем природа вещей имеет все течение времени, видя, как оно подробно описывает убийство многих подобных [мне людей] и всем — как молодым, так и старым — во весь голос кричит быть начеку.
36. Ведь мы слышим и про некоторых отцов, вооруживших убийственную руку против сыновей, и про еще более многочисленных братьев, погружавших меч в родственную кровь, и про родственников, жестоко наступавших на горло, особенно когда идет борьба за царство. Поэтому-то и говорят, что самопровозглашенное и ни в каком законодательстве не прописанное право есть предмет тиранического законодательства. Итак, это не я являюсь нарушителем законов усыновления; не я — тот, кто попирает оные страшные клятвы, но мой отец, поклявшийся быть заботливым хранителем моей жизни. Чем я погрешаю, стремясь жить, покуда это кажется правильным Всемоіущему Создателю, и покуда Он позволяет? Ведь законы наказывают не желающих жить безопасно, но тех, кто, смешивая тираническую жестокость с видимостью дружбы, замыслили клятвопреступление и погибель тех, кого поклялись любить, ибо первое содержит в себе не встречающее препятствий [со стороны законов] стремление воли, а второе — непростительный образ мыслей.
