История ромеев, 1204–1359 - [283]

28. Итак, видя такой натиск волн, одновременно обрушившихся на него в столь краткий промежуток времени, император гневался и раздражался, и разнообразные сильные боли пронзали его душу. Не зная, куда обратить взор, чтобы найти хоть какое-то утешение, он оплакивал себя самого и, казалось, разочаровался в жизни. Он все время молчал и вообще ни с кем не хотел делиться ничем сокровенным, поскольку привык всегда сразу отвергать все советы, прежде даже чем выслушает их.

Императрице же, видящей супруга столь опечаленным, пришло на ум сказать ему следующее:

«Нет никого, я думаю, из обладающих умом и смыслом, право судящих обо всем происходящем, кто бы не знал, что беды приходят к людям не без воли Божией, как, разумеется, и благополучие. А что Бог справедлив и любит людей, поступающих праведно[1386] — и это, полагаю, известно всякому, чей ум и душа направляются кормилом благоразумия. Если же кто-то рано утром говорит, что он намерен идти вперед по дороге со всем усердием, а вечером видят, как он сидит настолько позади, насколько должен был быть впереди, тогда даже обладающие малым умом могут понять, что это определенно от Бога, недовольного поведением путешественника и всему, что тот делает, противящегося, обращая результат его усилий в полную противоположность ожиданиям.

29. Я вспоминаю, как Григора не раз, не два и не три, а поистине очень много раз говорил нам обоим в наших неоднократных долгих и разнообразных личных беседах здесь [во дворце] — да ты и сам знаешь это, — что книги Паламы полны великого нечестия; и он говорил и обещал нам, что если мы будем принимать их и всячески выказывать великое к ним благоволение, то никакое из наших политических действий не получит хода у справедливого Бога, но все они потерпят крах и явно для всех погибнут, как нивы от молний с неба. И если бы даже какое-то одно из наших дел в начале своем и казалось удачным, то пройдет не так много времени, и в конце мы пожнем самый обильный горький урожай. Мы слышали, как он говорил это и в публичных[1387] [собраниях] без малейшего колебания, свойственного в большинстве случаев тем, кто боится неизвестности будущего. И ты сам знаешь, как мы прогневались на этого человека за его откровенность, а он не отступал, продолжая говорить. Итак, стоит подумать, не оттого ли мы трудимся без толку, что Бог борется [против нас] из-за учения [Паламы]».

30. Когда же она сказала это и тому подобное, император ответил:

«Женщина, не все подряд нужно приписывать Боіу. Ведь есть и некий действующий тиранически случай, произвольно вмешивающийся в дела людей, и при ближайшем рассмотрении [оказывается, что он] скорее управляет человеческими судьбами, нежели Бог. Его называют энергией, с одной стороны — нетварной, а с другой — обладающей деспотическими чертами и деспотически управляющей[1388] [всеми] вещами посредством самопроизвольного импульса и движения.

А если не так, то я скажу тебе кое-что — хоть ты и сама это прекрасно знаешь, — что засвидетельствует и подтвердит мою правду. Ведь тебе известно, какими и сколькими денежными даяниями я старался привлечь к нам благоволение Божие, каковые я полными горстями раздавал священникам и монахам, и проводящим жизнь в пещерах и на горах, и всем, кто иным образом живет в бедности и болезни, и делал это частью публично, а частью так, что совсем никто не видел этого. Однако это не принесло нам никакой пользы, но, кажется, все эти наши труды были брошены на ветер, и нам приходится терпеть то, что и наихудшим убийцам не случалось терпеть в жизни. А как только я стал единомышленником Паламы, то сразу же добился и царства».

31. Она же, перебив его, в свою очередь, ответила следующее.

«Я, — говорила она, — скажу тебе кратко [на примере] из нашей жизни и [других] людей[1389].

Итак, скажи мне: если бы один из наших служителей, будучи поставлен нами заведовать, скажем, виноградником или каким-нибудь другим нашим имением, — все равно, каким, — впоследствии открыто отнял бы у нас полную власть над ним[1390] и приносил бы нам оттуда только лишь некую часть плодов, не скорее возненавидели бы мы этого человека, чем возлюбили? То же самое, сдается мне, нужно мыслить и относительно Единого Бога. Ибо если мы, получив от Бога такое богатство и славу, затем [отнимем] у Него неограниченное господство[1391], произвольно [вводя] многобожие, или решим привлечь Его благоволение посредством какой-то отличной от Него энергии, принося Ему только лишь некую часть Его достояния, то не возненавидит ли Он нас скорее, чем возлюбит за то, что мы отнимаем большее, а даем меньшее, или скорее, отнимая все, не даем совсем ничего[1392]?

Сказанное может быть еще более очевидным также и на примере наших собственных дел. Ты ведь знаешь, что пока мы не присоединились к новшествам Паламы, наше благополучие шло вперед на всех парусах и никакой противный ветер бедствий не дул нам навстречу, но, хотя над нами тогда и царствовали другие, мы пользовались большей властью, чем сами царствующие, и слава этого царского достоинства доставалась больше нам, чем владельцам оного: их оно считалось, а нашим было.