История ромеев, 1204–1359 - [121]
Второе же [доказательство] — нынешняя ситуация, переизбыточествующая всяческой злобой. Ведь вам, сидящим без забот, следовало бы, усовестившись моей кротостью и праведностью, от всей души словом и делом поддерживать мои действия, а вы… Но лучше молчать, ибо все это — попущением Божиим».
Итак, Кантакузин, заключив на этом месте свою речь и обменявшись с императрицей и патриархом клятвами абсолютно никаких козней не строить и даже не помышлять, встал и вышел[387].
И он сразу же целиком погрузился в приготовления к военному походу и к доведению до конца того, что издавна было хорошо спланировано. А это было, во-первых, наделение земельными владениями всего войска; еще — подарки, вознаграждения и выплаты прежних задолженностей, производившиеся им из собственных средств, поскольку в то время в царской казне было недостаточно денег для таковых расходов; затем — походы против окрестных врагов, из коих одни издавна нападали на ромеев и беспрепятственно опустошали лежащие у них перед глазами города и села, а другие готовились грабить по причине внезапной кончины императора.
Пришло ему и много тайных писем из разных мест — от акарнанян и трибаллов, от фессалийцев и пелопонесских латинян, — в которых все они обещали ему свою покорность. Ибо им всегда нравилось его великодушное и благородное расположение, и они предпочитали добровольно предать в его руки себя самих и свои города. Так что он в результате был озабочен тем, чтобы всех сделать подвластными ромеям: тем, кто хочет присоединиться добровольно, протянуть руку дружбы; а тех, кто намерен противостоять, оставить на суд боем и оружием.
7. После восхода Арктура[388] отправившись из Византия во Фракию, он открыто расположился лагерем на границе между мисийцами[389] и ромеями, имея в виду две вещи: либо царь мисийцев Александр[390] испугается и возобновит и подтвердит прежние соглашения, либо дело решится войной. Ведь было бы неразумно, выйдя в поход против фессалийцев и трибаллов, затем отказаться от битвы с ним, которая вблизи угрожала Фракии, как гром среди ясного неба. Поэтому, легко достигнув примирения на желательных для него условиях, он обошел фракийские города и села вплоть до Каллиуполя, внимательно их осмотрел и снабдил каждый достаточным гарнизоном. Находясь в Каллиуполе, он услышал, что огромный флот персов из Азии собирается перейти в Европу на погибель Фракии и находящихся в ней ромейских сел и городов. Командовал этим флотом и вел его некто по имени Умур[391].
Когда персидское государство разделилось на сатрапии, как мы выше об этом рассказывали более подробно[392], Азиатские побережья оказались разделены между разными сатрапами, которым с течением времени наследовали их потомки. Одни из них благодаря своей разумности и опытности в военном деле смогли преумножить наследственный жребий, другие же — по скудости ума — едва удерживались в первоначальных границах. А некоторые — даже и того, что у них было, полностью лишились.
Самым сильным из всех них был Умур, как более прочих старательный и отважный. Он, будучи властителем Лидии и Ионии, наполнил море своим флотом и в короткое время стал владыкой морей, страшным не только для островов Эгейского моря, но и для эвбейцев, пелопоннесцев, критян, родосцев и для всего побережья от Фессалии до Византия. На всех них он совершал, когда вздумается, морские набеги, грабил их и собирал с них непосильную ежегодную дань.
Этот Умур с давних пор, поскольку слух о Кантакузине, сопровождаемый рукоплесканием и песнями, прошел по всей суше и морю, сделался весьма ревностным его поклонником и обещал ему всю жизнь хранить нерушимую дружбу по отношению к нему и всем его наследникам. И действительно, он до конца сохранил ее таковой, каковой, я думаю, за весь век не было другого примера. И об этом наше дальнейшее повествование в надлежащем месте, не отступая от истины, сообщит всем в точности. А теперь я, сказав о нем лишь то, что необходимо сейчас, на этом закончу.
Когда император уже скончался и распространился слух, что некоторые члены императорского совета (xfjç ßacriAiKrjc; yeQouCTiaç), мучимые завистью, пытались уничтожить славу Кантакузина, этот сатрап весь преисполнился гнева и ярости и тотчас же наполнил множеством судов Смирнскую гавань, и собирался в скорейшем времени, как мы сказали, перейти [из Азии в Европу] на беду фракийских сел и городов вплоть до самого Византия.
Когда же Кантакузину, находившемуся в то время в районе Херсонеса, случилось услышать об этом, он поспешил направить [к Умуру] посольство, чтобы задержать этот флот, что и осуществилось быстрее, чем об этом расскажешь, и легче, чем если бы какой господин приказал своему рабу. Умур уступил письмам Кантакузина и смирил свою варварскую гордыню. Это произвело великое изумление в душах слышавших. Но в сравнении с тем, что впоследствии сделал сей муж для Кантакузина в доказательство дружбы, это будет считаться ничтожной крупицей.
