История ромеев, 1204–1359 - [119]

Однако, поскольку Бог справедливо управляет всем, и применяет соответствующие болезням лечебные средства,

то и нам следует подражать в этом Ему и не питать в душе бесконечный гнев против согрешающих, но, сообразуясь с конечностью человеческой природы, конечным делать и наказание. Впрочем, желающий наказывать припадающего [с просьбой о прощении] обижает не его, а самого себя, очевидным образом поднимаясь [на борьбу] против человеческой слабости. Ибо и перемены судьбы стремительны, и счастье легко переходит от одного к другому, и каждому нужно страшиться неконтролируемого течения времени.

Так что я всегда остаюсь в таком расположении, чтобы считать себя подобным некоему прутику, от природы растущему прямо вверх, который более меня[376] имеет то [свойство], каковое если бы и я имел, согрешал бы. Ведь прутик, если кто силой руки нагнет его вперед, а затем снова предоставит ему свободу действовать по природе, не сразу же успокоится в вертикальном положении, но сперва отклонится назад и будет качаться и колебать воздух долгое время, покуда наконец не вернется постепенно в первоначальное состояние прямизны.

Я же, которого со всех сторон то и дело так и эдак толкают многие ненавистники мира, утверждаюсь на одном и том же месте надежды на Бога и не хочу даже на краткое время отступать от привычной мне кротости, но делаюсь прибрежной скалой и, подобно выступающему в море утесу, презираю яростно обрушивающиеся на меня волны любого моря. Есть у меня некие как бы вделанные по кругу кольца, многочисленные и разнообразные, служащие креплением для кораблей, [приходящих] из моря и бури и желающих пришвартоваться и крепко привязаться канатами. Если же некоторые случайно отрываются, либо из-за порвавшихся веревок, либо от распустившегося узла, и

уносятся в открытое море к волнам и бурям, то это вина не

скалы и не моего произволения, но, конечно, безрассудства

экипажа».

Итак, когда он произнес эту речь, ситуация стабилизировалась.

Мудрость знаменитого Демосфена говорит и утверждает, что «обо всем прежде бывшем судят по конечному результату»[377]. Я же думаю, что доброе имя хороших людей и, наоборот, бесславие им противоположных нужно выявлять не по концу, а по началу и первому намерению. Ибо отсюда, как от источника и корня, начинает являться добродетельность или порочность действий; и отсюда же хотящие точно судить могут точно рассмотреть произволение действующих, потому что только начало всякой вещи отдано во власть людей, а результат бывает непредсказуем по непостижимым для нас причинам: то он идеально соответствует поставленным нами целям, то нет; то задуманное в чистом виде приходит к завершению, а то не без примеси нежеланного. Как, например, если кто, отплыв с Сицилии, прибудет не в гавани Сардинии и Кирна[378], как хотел, но внезапно обрушившийся на него, словно из засады, свирепый и неукротимый западный ветер против воли заставит его плыть на Крит. Так что, мне кажется, лучше исследовать добродетель и порочность людей, исходя не из результатов их действий, а из намерения и произволения.

Впрочем, и из того, о чем я еще расскажу, можно будет понять силу сказанного. Ибо из этого будет лучше видно следствие, вытекающее из того и другого в точном соответствии, поскольку начало было там вполне сообразно концу, и конец началу.

Всем известно — не только ромеям и эллинам, но и принадлежащим к различным народам, и варварам, — с какой кротостью и справедливостью изначально действовал Кантакузин, и с какой подлостью и несправедливостью — Апокавк. С другой стороны, равным образом известно и то, сколько было раундов и состязаний между плясавшими злобными тельхинами[379] и к какому концу пришли дела, в то время как Бог неявно судил и распоряжался этими соревнованиями и беззвучными тихими глаголами учил всех, кому желательно преуспевать умом в добре, полагая началом и источником своих дел благое произволение. Ведь если бы Кантакузин, не был сбит с толку нетрадиционными выражениями (каіѵофсоѵихк;) моих гонителей и, наряду с императрицей Анной, не позволил бы им внести смущение в церковь Божию, он был бы лучшим из царей и ромейское государство получило бы от него величайшую пользу. А теперь, из-за порочности других, этот кротчайший [человек] оказался виновен во всеобщей погибели.

6. Однако Апокавк, видя, что благодаря этим действиям злые козни оборачиваются против него и он явственно изобличается как злодей, не стыдился снова и снова поступать подобным образом — и это при том, что он слышал, как некто из древних мудрецов удивлялся не тому, что кто-то плавал, но что он плавал дважды[380]. Ибо этот мудрец считал непохвальной такую дерзость: после того как встретишь[381] множество смертей в битвах с морем, тут же снова подвергать себя подобным опасностям.

Этому человеку подобало, по меньшей мере, поминая дары Кантакузина, не только воздерживаться от вражды к нему, но выражать величайшую благодарность и словом, делом и всяческим усердием стараться воздать благодетелю [добром] за то, что тот возвел его из убожества на такую высоту. А он, пренебрегши всякой справедливостью, доставил и уготовал ему тысячу смертей, не устыдившись даже законов варваров персов, которые неблагодарных подвергают законному наказанию