История ромеев, 1204–1359 - [118]

Ибо мне, чтобы положить подобающий конец моим словам, остается сказать то же, что и божественный Павел:

течение я совершил, веру сохранил, и теперь готовится мне венец правды¹⁰, который состоит из двух вещей: я имею в виду опекунство и управление государственными делами и обручение молодого императора моей дочери. Контроль и управление государственными делами с тех самых пор был и до сих пор непрерывно остается в моих руках. Так что остается совершить и относящееся к браку детей».

На этом собрание завершилось и было распущено.

4. Апокавк же, вместе с патриархом, приступив наедине к императрице, убеждал ее не слушать ничего из сказанного Кантакузином и приказать ему совершенно устраниться от заведывания делами. Ведь в нем больше нет нужды [говорил он], поскольку императрица вместе со своим сыном способна сама руководить всем государством при помощи и поддержке патриарха, действующего согласно издавна данному ему императором поручению. Говоря это и убеждая [императрицу], он скрывал, каких и скольких диких зверей — я говорю о его мыслях — он питал в дремучем лесу своей души. Однако людям наиболее рассудительным переменчивость его слов и поведения рисовала [неутешительную картину] и намекала, какую бурю накличет на ромеев этот человек, взяв власть.

Насколько Кантакузину отовсюду прибывала власть, настолько Апокавка охватывало бессилие; и насколько Апокавку были по нраву самые худшие действия, настолько Кантакузину — не творить насилия и вовсе ничего не предпринимать против тех, кто вооруженной мечом рукой замахивался на его жизнь. Ибо Кантакузин, могший легко поймать этих злодеев и, уничтожив их, без труда взять скипетр самодержавного правления, не захотел этого, но, пораженный их неблагодарностью, два или три дня молча оставался дома. А Апокавк, пытавшийся, но не могший убить Кантакузина, который один был могущественным противником его коварным замыслам,

не переставал упорно добиваться своего. Ибо богатство и слава, доставшиеся человеку не по заслугам, сводят сума, подобно вину. Он был незнатного рода и, придя к славе и великолепию при помощи и поддержке Кантакузина и собрав огромное богатство, чрезмерное для его положения, тут же уклонился от надлежащего образа мыслей, затаил в глубине души страстное желание тирании, все делал исходя из этого и употреблял все средства, взращивающие этот порок.

И самые его постройки едва не в голос кричат, доныне воспевая его злодейство. Я имею в виду замок в Эпиватах[374] и потом те, что он возвел около стен Царьграда, словно земноводное, делящее жизнь между сушей и морем. Ибо он сделал в них ворота с обеих сторон, к суше и к морю, чтобы, если будет гоним с моря, найти убежище на суше, и наоборот, чтобы, в случае необходимости бежать с суши, его тотчас приняла бы на борт триера, стоящая наготове на якоре у самого его дома, и отвезла бы по ненадежной морской стихии до Принцевых островов или в другое место, куда бы ни забросила его судьба. Ведь он и там, и везде, куда предполагал бежать, построил замки и башни высотой до неба. Таким порочным был этот человек с самого начала. Он скрывал в душе планы, исполненные злобы и коварства, хотя ни одним из них ему и не пришлось воспользоваться, поскольку Бог сделал тщетным всякое его старание и замысел, как мы в дальнейшем расскажем подробнее.

5. Когда же среди всего войска и наиболее разумных людей из всех городов пронесся слух, что Кантакузин сидит дома, устранившись от всех дел, поднялся большой ропот против патриарха и Апокавка, хотя некоторые из сановников и были с ними заодно. Ведь невозможно, — говорили все, — оставив благодетеля и всеобщего питателя Кантакузина, который был скорее боевым товарищем, нежели командиром, и терпел вместе с ними стужу и зной под открытым небом, последовать за обезумевшими людьми, испорченными завистью и клеветой или, скорее, вовсе не наученными ничему доброму, что может принести пользу городам или устрашить врагов, или сообщить преуспеяние государственным делам. Посему было принесено, по древнему обычаю, божественное Евангелие, и все сами присягнули на верность царям и присвоили Кантаку-зину звание наместника империи.

А когда Апокавк пытался возражать против этого, то вдруг подскочил к нему один вооруженный мечем воин и сказал словами Гомера: «Скоро черная кровь [твоя] по мечу [моему] заструится»[375]. Также и многие другие воины, единомышленные с этим, наполнили дворец сильным шумом и криком, так что те перепугались и вместе с императрицей просили Кантакузина о защите. Он же, вовсе не поминая их злонравия, тотчас выступил на середину и, едва показавшись, обратил бурю ропота в штиль, и зимний мрак превратился в ясную погоду. Тогда он отверз уста свои и в присутствии императрицы и остальных сказал следующее.

«Когда, будучи людьми, мы неожиданно сталкиваемся с человеческими бедами и, прежде чем что-то решим и сделаем, претерпеваем нечто ужасное, то это, я бы сказал, вина не столько претерпевших, сколько производящих [эти бедствия]. А когда роющие другому яму первыми же в нее и падают, то это, несомненно, есть грех самих упавших. Так что для первых происшедшее с ними становится не чем-то, что лежит совершенно вне пределов прощения, а для вторых — исключает всякую возможность прощения и явственно навлекает следующее из законов наказание.