История Марго - [51]

На меня эти сцены действовали не так сильно, как на Брижит, которая отворачивалась, затыкала уши и просила сказать ей, когда все закончится. Фильм заставил меня по-новому взглянуть на кожу – тончайшую мембрану, которая предохраняет наши жизненно важные органы от чужих острых зубов.

Брижит считала поразительной способность этой полупрозрачной оболочки удерживать в человеке такой объем жидкости. Она показала на вены на внутренней стороне моих рук.

– Как хорошо видны эти оросительные каналы, – сказала она.

– Я бы остановилась после первого же укуса, – сказала я. Мне не нравился металлический привкус крови. Я даже стейк тартар есть не могла.

Брижит была не так категорична. А вдруг ей бы понравился вкус? Разве не все мы с чего-то начинали, пробуя разную еду в детстве и потом решая, нравится нам или нет? Может быть, не случайно младенцев не кормят сырым мясом? Лучше не знать своих маний. Ей нравятся стейки с кровью, почти лиловые в середине.

– Но с человеком сложнее, – согласилась она. – В нем не просто мясо. В нем еще жир, сухожилия, кости, да и волосы к тому же.

Такое утрирование меня насмешило, хотя было в ее голосе и нечто искреннее – страх потерять контроль. Она как будто жаждала возможности выпутаться из тугого клубка своего мира и получить прощение за чудовищный поступок.

Это было вполне в ее духе, учитывая ее амбициозность, пугавшую меня. Я умела погружаться в учебу с головой, но ее усердие было совсем другим. Энергия кипела у нее внутри и била фонтаном из-под ног. Она работала дольше меня, расшифровывала интервью до ночи, отправляла мне электронные письма, когда я уже давно спала.

Я не могла забыть некоторые вещи, которые Брижит рассказала о своей матери. “Ты растолстеешь, если будешь много есть”, – говорила ее мать и давала ей проглотить ватные шарики, смоченные в теплой воде, чтобы ее не мучил голод. Каждое утро перед завтраком она заставляла дочь взвешиваться. Брижит с детства учили, что красота и стройность для женщины – единственный путь к успеху. А ноющая боль, когда внутренности от голода переваривают сами себя, – это хорошо.

Как бы я ни жаловалась на Анук, с такой жестокостью с ее стороны я никогда не сталкивалась. Мне повезло больше. Но я узнавала себя в Брижит в той мере, в какой она не хотела быть похожей на мать.

Однажды она спросила, думала ли я когда-нибудь о мадам Лапьер.

– Как, по-твоему, она приняла новость об отношениях твоего отца с другой женщиной?

Мне было стыдно признаться, что об этом я не думала.

– Летом, увидев мадам Лапьер, я ее даже не узнала, – начала я, – потому что понятия не имела, как она выглядит. Позже Анук рассказала, кто она такая, и это было потрясением. Эта женщина кардинально отличалась от моей матери. Мой отец выбрал две противоположности. В течение долгого времени я была так поглощена ее внешностью, что не задумывалась о ее эмоциональном состоянии, о том, что она знала и как это могло повлиять на нее. Я сказала отцу, что видела ее, и спросила, знает ли она о нас. Он сказал, что нет, но я не совсем ему поверила. Это было нелогично: как она может оставаться в неведении, когда мы знали о них всю жизнь? Наверное, поэтому я решила, что она не так наивна, как кажется.

– Я слышала, что она ничего не знала о тебе и твоей матери, – сказала Брижит.

– От кого?

– Ты читала интервью с ней в “Мадам Фигаро”?

Я покачала головой. После похорон я перестала читать новости.

– Она сказала, что никогда не подозревала о существовании другой женщины.

– Ты ей веришь?

– Я помню, она говорила, что чувствовала себя глубоко униженной, когда появились статьи. Никто ее не предупредил, и одно дело узнать, что ее муж провел последние двадцать лет с другой женщиной, но еще и ребенок? Это была катастрофа.

Брижит не отрывала глаз от журнального столика. Потом взглянула на меня, словно ждала ответа.

– Ты так говоришь, будто это наша вина.

– Нет, я просто говорю, что вы не должны забывать, что пострадали и другие.

Брижит перекинула волосы вперед. Они обволокли ее плечо, как длинное безликое существо. Я почувствовала, что по щекам текут слезы, которые я не успела сдержать. Обычно мне удавалось не показывать слез на публике, глотать их опухшим горлом, но на этот раз они прорвались наружу. Брижит по-прежнему сидела напротив меня, и я закрыла лицо руками.

Через некоторое время она заговорила мягче.

– Я знаю, что ты не хотела причинять им боль. – Она протянула мне салфетку, и я вытерла глаза. – Трудно разобраться, кто виноват. То ли отец, которого ты очень любила, то ли мать, которая выбрала его и осталась с ним.

– Ты все не так поняла, – сказала я. – Это он решил остаться с моей матерью, а не наоборот.

– А твоя мать ушла бы от него?

Я молчала. Я уже ни в чем не была уверена. Может, Брижит и права.

– Почему бы тебе не остаться на ужин?

Мы часто перекусывали на кухне. Чай или кофе, если время было раннее. Ломтики сыра с поджаренным хлебом. Миндаль и курага. Иногда по дороге я покупала булочки. Брижит нарезала их небольшими кусочками и подавала с домашним грушевым или сливовым вареньем. Но я всегда уходила до ужина, не желая быть назойливой. Вернувшись домой, я часто ела в одиночестве – то покупной суп из пакета, то консервированные сардины или скумбрию. Я заставляла себя съесть банку целиком, разжевывая косточки и вымазывая масло хлебом. Меня тошнило, но я не хотела выбрасывать остатки, зная, что они будут вонять.